Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прославиться на весь Запад - [126]

Немощное тело Усамы ибн Мункыза давно одряхлело, голова поседела, но душа по-прежнему была молода и ненасытна. И дабы насладиться торжеством Аллаха, неугомонный эмир последовал за победоносной армией правоверных.

Его возлюбленный сын Мурхаф ибн Мункыз, сверх меры осыпанный милостями султана, повелел, чтобы рабы несли отца в покойном кресле и заботились обо всех нуждах почтенного старца. Стариковская плоть, она – как капризная женщина: доставляет тем больше забот, чем меньше дарит радостей. И поскольку самой неотложной и насущной нуждой шейзарского эмира было помедлить в этом мире до освобождения Аль-Кудса, Усама наблюдал за боем у Хаттинских рогов из безопасного отдаления.

Но теперь, когда триумфатор объезжал поле битвы, Усама заставлял нубийских невольников поспевать за конем султана, хоть остолопы и спотыкались на камнях и трупах, а кресло тряслось и кренилось. Салах ад-Дина сопровождал его сиятельный сын – Аль-Малик аль-Афдал, победитель тамплиеров в битве при Крессоне, чуть сзади следовал любимый племянник султана – отважный Таки ад-Дин, захвативший сегодня обожествляемый франджами деревянный крест, вдогон тянулись визири, эмиры и личная стража Салах ад-Дина в желтых кафтанах.

Имад ад-Дин аль-Исфахани, секретарь султана, прозванный аль-Катибом, с гордостью рассказывал Усаме, как перед боем его господин носился от правого фланга аскара до левого, проводил смотр всем отрядам, расставлял воинов на самых выгодных позициях. Аль-Малик аль-Назир умел воодушевлять войска: «Какая самая благородная смерть?» – спрашивал он муджахидов, а те отвечали в упоении: «Смерть на пути Аллаха!» Тогда благочестивый военачальник напоминал, что от блаженств рая их отделяют лишь мечи гяуров. А в разгар сражения ободрял правоверных криком: «Победа над врагами Аллаха!» – и клич подхватывали тысячи глоток.

Этот день был благоприятным для поборников Ислама – истинная вера восторжествовала над неверием, и среди сынов Троицы воцарилась смерть. На черной от огня земле меж обломков скал валялись драные и грязные стяги со сломленными древками, украшенные гербами щиты, раздутые крупы дохлых коней, сброшенные шлемы, отрубленные руки и ноги. Невидящими глазами мертвецы уставились в небо, и при приближении всадников вороны лениво взлетали с обгоревших тел, сваленных друг на друга, как камни в кладке.

Сиятельный Аль-Афдаль тоже вспомнил, как до последней минуты колебался исход боя:

– Оттиснутая на верхушку холма горсточка потерявших лошадей франджей бросалась в атаку с отчаянием смертников. Они сумели оттеснить наши ряды, хоть пешие рыцари и неуклюжи, как краб-отшельник без раковины. Аль-Малик аль-Назир следил за битвой, менялся в цвете, щипал в тревоге бороду, а потом, не сдержав волнения, закричал: «Сатана не может победить!» Когда я увидел, что мамлюки оттеснили врагов обратно на холм, я не удержался и воскликнул: «Мы победили!» Но султан повернулся ко мне и сказал: «Замолчи! Мы не победили, пока стоит алый Лузиньянов шатер». Три раза бросались сыны дьявола на ряды истинно верующих и три раза были отбиты, и только тогда наконец-то рухнул кровавый павильон. И победоносный султан простерся на земле в благодарности Всевышнему, проливая слезы радости: «Вот теперь мы победили».

Аль-Катиб признал:

– Да, эти отверженные сражались смело, хоть и знали, что уже сегодня лягут в могилы. Но последнее слово осталось за саблями Ислама.

Отважнее и безумнее франджей в военном деле не было и не будет людей на земле. Не будет и безжалостнее их, жаднее и ненасытнее. У демонов креста имелась лишь одна цель: захватить чужие земли, награбить как можно больше сокровищ. Ради этого они с неутолимой алчностью восемьдесят восемь лет разоряли и мучили правоверных и не творили ничего, помимо зла и вероломства, не ведая хороших и добрых дел. Даже между собой эти бешеные свиньи не могли прийти к согласию. И потому остались бессмысленными все их старания и напрасными все их триумфы. В бою, начатом еще в пятницу, в святой и благословенный день, Аллах, Великий и Всемогущий, даровал победу своим сынам.

Рядом с креслом Усамы плелся, оступаясь на кочках и придерживая чалму, врачеватель султана, яхуди Муса бин Маймун, которому повелели следить за самочувствием почтенного эмира, да только самочувствие Усамы было великолепным:

– Ас-сайяди бин Маймун, – эмир назидательно воздел узловатый палец, – проклятые сыны крещения называли преступления славными подвигами, а особенно отличившихся в грабежах, убийствах, насилиях и жестокости, вроде этого Бринса Арната, считали героями!

Как Усама и надеялся, его услышал не только яхуди, но и сам Салах ад-Дин. Султан натянул повод короткоостриженного гнедого Бурака, обернулся:

– Разве тот герой, кто совершает дерзкие, безрассудные, бесполезные, рискованные поступки, а не тот, кто годами планирует, готовится, запасается, нападает осмотрительно и готов отступить, чтобы в лучший час попробовать снова?

Юный аль-Афдаль вздыбил своего скакуна, торжествующе заявил:

– Герой тот, кто победил!

Салах ад-Дин улыбнулся в седеющую бороду:

– Герои гораздо чаще мужественно, красиво и бессмысленно погибают, сын мой. Они нужны как соль в пище, но трудно обойтись одними героями, ибо они всегда действуют очертя голову. – Оглядел каменистую, бурую землю в базальтовых валунах, теряющиеся в дымке сумерек холмы Аль-Джалиля, прижал руку к сердцу и признался: – С того дня, как я завоевал Миср, я знал, что завоюю и Фалястын.