Бриллианты для невесты - [8]

— Понятно. И как она себя чувствует?

Вообще-то не думаю, что Эмми в отчаянии, — ответила Адриана слизывая с губ каплю вспененного молока. — Она просто считает, что ей следует быть в отчаянии. Без конца говорит разные глупости, типа «у меня никогда больше никого не будет», но в основном это не связано с тоской по Дункану. С ней все устаканится.

Джайлз вздохнул.

— Я мечтаю, чтобы ее волосы попали ко мне в руки. Ты хоть понимаешь, как редки в наши дни никогда не крашенные волосы? Все равно что найти чашу Грааля.

— Не сомневайся, я ей передам. Хочешь прийти сегодня вечером? Мы собираемся поужинать и выпить. Ничего особенного, только девушки.

— Ты же знаешь, как я люблю девичники, но у меня свидание с метрдотелем с прошлого уик-энда. Надеюсь, он поведет меня прямо к тихому столику в глубине своей спальни.

— Подержу за тебя скрещенные пальцы.

Адриана перевела взгляд на высокого широкоплечего мужчину в голубой клетчатой рубашке и идеально отутюженных брюках, подходившего к стойке администратора.

Джайлз, как раз закрутивший в фольгу последнюю прядь волос Адрианы, проследил за ее взглядом и приветственно помахал мужчине рукой.

— Я закончил, дорогая.

Помощница с глазами Бэмби схватила Адриану за руку и повела к сушуару. Достаточно громко, чтобы слышали все — и, разумеется, вновь прибывший, — Джайлз сказал со своего места:

— Посиди там и постарайся держать ноги вместе, дорогая. Я знаю, это нелегко, но прошу всего пятнадцать минут.

Потрудившись отцепить — не говоря уже о том, чтобы прочесть! — прикрепленную с обратной стороны открытку он поблагодарил Эмми, поцеловал в щеку и пролистал альбом, растянул губы в улыбочку, а затем извинился, чтобы ответить на звонок начальника. В тот вечер он попросил ее забрать альбом, чтобы не нести его в офис, и следующие два года тот пролежал у нее в гостиной, открываемый лишь случайным гостем, который неизменно замечал, какая они красивая пара — Дункан и Эмми.

— В клетке, стоявшей в углу студии, имевшей форму буквы «Г», — крикнул Отис. Ухватившись клювом за одну из металлических перекладин и решительно встряхнув свое жилище, он пронзительно заявил:

— Отис хочет гулять. Отис хочет гулять.

— С годами он становится только сильнее. Эмми где-то вычитала, что серые африканские попугаи живут до шестидесяти лет, и ежедневно молилась, чтобы это было опечаткой. Она не особенно любила одиннадцатилетнего Отиса, когда тот принадлежал Марку, первому из трех бойфрендов Эмми, но еще меньше попугай нравился ей теперь, когда разделил с ней триста пятьдесят квадратных футов квартиры и овладел (без какого-либо обучения и тем более поощрения) тревожно большим запасом слов, состоявшим почти исключительно из требований, критических замечаний и обсуждения собственной персоны в третьем лице. Поначалу Эмми отказывалась ухаживать за ним, когда в июле, после выпуска, Марк собрался на три недели в Гватемалу, чтобы улучшить свой испанский. Но он умолял ее, и Эмми, как обычно, согласилась. Три недели Марка превратились в месяц, затем в три и, наконец, в фулбрайтовский грант на изучение последствий гражданской войны для нынешнего поколения гватемальских детей. Марк давно женился на никарагуанке, бывшей волонтером «Корпуса мира», получившей образование в Америке, и переехал в Буэнос-Айрес, а Отис остался.

— Эмми откинула крючок и дождалась, чтобы Отис распахнул дверцу клетки. Тот неуклюже перебрался на протянутую руку, уставился ей прямо в глаза и заверещал:

— Виноград!

— Она вздохнула и отщипнула ягоду от грозди в вазе, пристроенной в складке покрывала. Вообще-то Эмми предпочитала фрукты, которые могла резать и чистить, но Отис был зациклен на винограде. Птица выхватила ягоду из ее пальцев, проглотила целиком и тут же потребовала новую.

— Как она банальна! Брошена скотиной бойфрендом, заменена более молодой женщиной, готова разорвать материальный символ их фальшивых отношений, а компанию ей составляет неблагодарный домашний питомец. Все это было бы смешно, но ведь это ее собственная жалкая жизнь! Черт, это было смешно, когда Репе Зеллвегер играла милую пухлую девушку, подогревающую жалость к себе алкоголем, но почему-то совсем не так уморительно, когда этой милой пухлой — хорошо, тощей, но привлекательно тощей девушкой оказываешься ты, а твоя жизнь только что в мгновение ока превратилась в «мыльную оперу».

Пять потраченных впустую лет. Годы с двадцати четырех до двадцати девяти целиком принадлежали Дункану, и что она теперь с этого имеет? Не ту должность, которую шеф-повар Месси предложил ей год назад и которая дала бы ей возможность путешествовать по миру, разведывая места для новых ресторанов и наблюдая за их открытием, — Дункан упросил ее сохранить пост главного менеджера в Нью-Йорке, чтобы они могли видеться регулярно. И уж точно не обручальное кольцо. Нет, оно приберегалось для едва знакомой девственницы, руководившей группой поддержки, которой никогда и ни за что не придется переживать реальные ночные кошмары, где фигурируют ее собственные усохшие яичники. Эмми пришлось удовольствоваться серебряной подвеской в форме сердечка от Тиффани, подаренной ей Дунканом на день рождения. Точно такие же, как она позже узнала, он купил на дни рождения своей сестре и бабушке. Конечно, если по-настоящему удариться в мазохизм, то можно заметить, что вообще-то выбрала и купила все три сердечка мать Дункана, стремясь сэкономить своему занятому сыну время и усилия, требуемые для подобного мероприятия.