Бриллиантовый шепот - [5]

– Но как же твое ювелирное дело? – удивился Павел Спиридонович – Насколько я тебя знаю, ты никогда не будешь жить у кого-то из милости.

– Вот мое ювелирное дело, – Зотов хлопнул рукой по туго набитому саквояжу, – тут все самое ценное из моих магазинов. Ты ведь знаешь, я всегда считал, что драгоценности – лучшее вложение. Я прошу тебя, подержи этот саквояж у себя недельку. У меня уже три раза так называемые обыски были, весь дом перевернули, золото не нашли. Но в следующий раз придут более опытные и найдут! Это все мое состояние! Отнимут – я нищий! Дети по миру пойдут. А кто на сельского врача подумает? Прошу тебя…

Просьба друга не понравилась Бельскому. Внешне в ней не было ничего странного. Все было логично и обоснованно. Действительно, кто будет искать ценности у сельского врача? С другой стороны, ювелир мог быть уверен, что Бельский даже не откроет саквояж. Но Павел Спиридонович слишком хорошо знал Зотова. Он заметил его бегающий взгляд, текущий по вискам пот.

«Ох, не обысков ты боишься», – сумрачно подумал Бельский. Он начал догадываться, кого в действительности опасается ювелир, но вслух ничего не сказал. Он знал о прошлом Зотова многое. В этом прошлом было нечто, чего следовало опасаться всю оставшуюся жизнь. Но Бельский обещал помочь, а отказываться от своих обещаний доктор не привык.

– Ладно, давай его сюда. Спрячу.

– Вот и славно! А я через неделю приеду попрощаться и заберу его.

Видно было, что у ювелира гора с плеч упала. Он распрощался с Павлом, еще раз пообещал, что скоро заберет саквояж, и почти бегом направился к станции.

На следующий день Зотовы выехали в Ригу.

Глава 2

Николай стоял, прислонившись лбом к грязному вагонному стеклу. Разговор отца с мачехой отчетливо доносился до него.

– Ты с ума сошел! Куда ты нас тащишь? – визгливый голос мачехи перекрывал даже галдеж общего вагона. – Уехать из Москвы в провинцию!

– Рига – не провинция, – устало отвечал отец.

– Какая мне разница? Уж не прикажешь ли мне выучить латышский язык и обсуждать с твоими родственниками удойность коров?

– Успокойся, в городе коров не разводят, и, кроме того, мы не задержимся в Латвии. Переведем дух и двинемся дальше.

– Дальше? Мы нищие! Как будто я не знаю, что в последнее время в магазине были одни подделки! Одна видимость! А где все наше состояние? Почему ты все скрываешь от меня? Когда я тебе была нужна для привлечения этих экзальтированных идиоток в твой магазин, ты посвящал меня в свои дела.

– Наташа, не кричи, пожалуйста. Я обо всем позаботился. Наберись терпения, и ты все узнаешь.

– Терпения? Да я просто образец терпеливой жены! Тащусь в этом кошмарном поезде к твоим провинциальным родственникам просить их из милости пустить меня переночевать!

Разговор пошел по кругу. Николай попытался не слушать, но голос мачехи свербел в голове. Вот уже несколько лет Николай не мог представить себе ничего отвратительнее этого голоса. Мачеху он возненавидел с первого взгляда со всей горячностью и нетерпимостью подростка. Он и сам не смог бы объяснить, за что. Молодая женщина, вошедшая в их дом, была не глупа, приятна в общении, к детям мужа особо не придиралась, вероятно, по причине полного равнодушия к ним. Скорее всего, в сознании Николая осела масса художественной литературы о злой мачехе, да еще к этому прибавились слишком, с его точки зрения, поспешная женитьба отца, детская ревность. Он вообразил себя мстителем за память матери. Наталья Васильевна поначалу старалась смягчить ситуацию, но потом ей это надоело, и она ответила ему тем же. При любой возможности они старались унизить друг друга, желательно публично. Бои в доме затихали только с появлением отца, требовавшего хоть при нем соблюдать видимость перемирия. Но перед отъездом взаимная ненависть разрослась до такой степени, что даже при Иване Николаевиче не затихали стычки.

Посадка на поезд в Москве напоминала штурм вражеской крепости. Поезда ходили редко, а желающих уехать из голодного и опасного города, в который быстро превратилась прежде богатая и хлебосольная вторая столица империи, было очень много. Пассажиры, обвешанные тюками и чемоданами, беспрерывно двигались, как будто все внезапно задались целью в это смутное время бросить насиженные места и бежать в неизвестность, кинуться в водоворот в надежде выплыть.

На самом деле это были самые предусмотрительные люди, обладающие жизненным опытом, которые понимали, что беды только начинаются и будущее может быть еще мрачнее. Они не верили, что власть рабочих, крестьянских и солдатских депутатов – временное явление, что вот-вот вмешаются союзники по Антанте или подойдет генерал такой-то с войсками – очередной спаситель отечества – и вернет рабочих на заводы, крестьян в деревни, кухарок – на кухню и все станет по-прежнему хорошо и упорядочено.

Уезжали в Ригу, в Одессу, в Киев, – кто куда мог, у кого где были друзья, родственники, а иногда и просто «на авось», полагая, что даже в чужом городе, без родных и близких, будет не хуже, чем в Москве, охваченной революционным угаром.

Вещей у Зотовых было немного, но основную проблему составлял пес по кличке Кока – облезлый, тощий, полуслепой от старости. Ювелир скорее оставил бы в Москве жену и детей, чем его. Помог высокий, широкоплечий человек с офицерской выправкой. Ловко действуя одной рукой (вторая отсутствовала), он втащил в вагон корзину с Кокой и Лизу. Остальные влезли сами. Долго ждали отправления, наконец поехали. Поезд едва-едва тащился, застревая на каждом полустанке и просто посреди поля. Пассажиры постепенно расселись, утрамбовались и даже начали налаживать что-то вроде дорожного быта. Зотовы впервые ехали в таких условиях, и состояние Натальи Васильевны было вполне объяснимо. Николай маялся от общего кошмара, да еще и постоянное зудение и претензии мачехи довели его до белого каления.