Бриллиантовый крест медвежатника - [41]

– Технический работник, так называлась моя должность, – поправила Савелия Лизавета. – Кстати, это по твоей воле я, потомственная дворянка, целый месяц махала ведром и половой тряпкой. Зато все разузнала. Не хочешь повторить это здесь?

– Нет, не хочу, – серьезно ответил Савелий. – За нами здесь всюду «хвост», и даже малейшее внимание кого-либо из нас к Государственному банку может испортить все дело.

– А как тогда быть? Может, мне охмурить кого-нибудь из служащих?

– Этого тоже нельзя делать, – посмотрел на нее Савелий. – Легавые догадаются, что твой интерес к какому-нибудь начальнику экономического отдела банка напрямую связан с интересом к самому банку. Ведь ты – моя жена. А кроме того, я всегда испытывал перед тобой вину, когда тебе приходилось изображать из себя кокетку.

– Тебе было стыдно?

– Да.

– За меня или за себя? – пытливо глянула на мужа Лизавета.

– Скорее за себя, – ответил Савелий. – И я не хочу больше никогда использовать этот прием.

– Милый, – обняла Савелия Лиза. – Я так люблю тебя.

Он нежно поцеловал ее в античное ушко, потом в щечку, шею, губы. Его руки заскользили по ее бедрам, приподнимая подол газового пеньюара, и легли на две упругие ягодицы, прячущиеся под тонким шелком люстриновых кружевных штанишек. Лиза, глядя на Савелия широко раскрытыми глазами, в которых была бездна желания и страсти, прижалась к нему так, будто хотела войти в него и раствориться вся без остатка.

– Милый, милый мой…

Он почувствовал, как шелковистый локон скользнул по руке и теплые, мягкие губы прижались к его запястью. Этого Савелий вынести уже не мог. Он опрокинул Лизавету на диван, подмял под себя и, чувствуя, что волна желания скоро накроет его с головой, почти с болью оторвался от ее губ и напряженно взглянул в родные, изумрудного цвета глаза.

– Ты – моя! Слышишь! Моя! Поклянись, что никогда не оставишь меня!

Лизавета с трудом перевела дыхание, уже плохо воспринимая его слова.

– О чем ты?

– Поклянись, что не покинешь меня! – настойчиво повторил Савелий.

– Глупый. Какой же ты глупый, – улыбнулась она одними глазами и прошептала: – Клянусь, что не покину тебя… пока ты сам этого не захочешь, но и тогда…

– Никаких «тогда» не будет, – не дал ей договорить Савелий. – Ты моя, от самого крохотного завиточка волос на твоей ветреной и непослушной голове до мизинчиков на твоих точеных ножках.

Необдуманно упомянув о «точеных ножках», Савелий немедленно переключил свое внимание на эту соблазнительную часть ее тела, и тут уж им стало не до разговоров. Для обоих распахнула двери волшебная страна, превратив гостиничный нумер в сладкий уголок рая.

Савелий ласкал ее нежно, не спеша, и Лизавета отвечала тем же. Ее прохладные пальчики знали все чувственные места мужа, она касалась их нежно, мягко, и эти прикосновения приводили его в состояние крайнего, почти болезненного возбуждения. Она то медленно, то убыстряя темп водила пальчиками по стволу его восставшей плоти, ладонью другой руки перебирая его набухшие яички. Он, в свою очередь, положив ладонь на мягкий бугорок между ее ног, скользил пальцами по ее мягкому венчику вверху повлажневших складочек, распустившихся, словно лепестки розы. Они находили друг у друга самые сладкие места и, как скрипка от прикосновения смычка, чутко отвечали ласкам друг друга тихими вздохами, содроганиями и стонами неги и наслаждения. И когда терпеть уже не было сил, Савелий накрыл собой ждущее вторжения тело Елизаветы и вошел в нее сильным глубоким толчком. Ритмично двигаясь и подчинив ее своему ритму, он глухо застонал. Она ответила ему долгим и громким стоном. С каждым мгновением стон ее становился все громче, пока не перешел в крик, наполненный страстью и блаженством…

Когда они немного успокоились, Елизавета прикоснулась губами к его горячему плечу и прошептала:

– Я люблю тебя…

Савелий повернулся к ней и поцеловал в губы. Потом они лежали и смотрели друг на друга, а затем ее ладошка, скользнув по его животу вниз, мягко обхватила его плоть и принялась ласкать ее движениями вверх-вниз, все убыстряя темп. Скоро естество Савелия вновь стало наливаться и расти, и тогда Лизавета, спустившись по его телу и не забывая целовать грудь и живот, обхватила его твердую, как железо, плоть венцом своих пухлых губ…

– Лизанька, девочка моя, – сжал он ее в своих объятиях, запрокинув на подушки голову и закрыв от неизбывного наслаждения глаза. И вновь желание его достигло такого предела, за которым сравнялись в своей значимости страсть и погибель. Через мгновение они слились в единое существо, неистовое и страстное. Окружающий мир перестал существовать, исчезло время, мысли превратились в ничто, и все, что имело для них до того какое-то значение, стало пустым и незначимым. А потом это единое целое пронизала дрожь, и оно снова превратилось в два тела, две половинки единого, оживающие не сразу, а постепенно и беспомощно, словно заново научаясь жить отдельно друг от друга.

А потом они долго лежали с открытыми глазами, окутанные полутьмой наступившего вечера, и молчали, думая каждый о своем.

Но и это свое было их общим.

И делиться им они не собирались ни с кем…