Бриллиант Кон-и-Гута - [55]

Подпись гласила:

Мирза Низам — своему спасителю.

И сразу всплыло воспоминание…

— Так это тот рокандец, которому я когда-то помог под снегами в горах… — прошептали его губы, и его рука опустилась на пластинку черного нефрита.

— Нужно спасать живых!

Эта мысль вернула ему уверенность. Он выпрямился, и снова лицо его стало бесстрастным. Только складка на лбу изобличала усиленную работу мысли, да подергивание углов рта показывало, что под обманчивым покровом тишины растет буря.

Раздался его металлический голос. Серые глаза блеснули холодом.

— Голоо и фон Вегерт! Вы немедленно пойдете назад к змеиной пещере за водой. Наполните один мех и доставьте его сюда возможно скорее. Гарриман и Боб! Вы пойдете вперед с моим письмом к тому, кто написал мне это предупреждение, — он ткнул ногой в валявшийся около пергамент, — возвращайтесь обратно, без задержки, с ответом. Вот вам последняя банка консервов, которую я сохранил на крайний случай, ножи и огниво. Винтовки излишни. Я останусь здесь с профессором Медведевым, и как только будет доставлена вода, двинусь по вашим следам. Я попробую всех вас спасти, но если придется умирать, то я обещаю вам, что умирать мы будем вместе. Ступайте!

Так Мэк-Кормик еще никогда не говорил.

Тон его короткой речи не допускал ни вопросов, ни возражений. Все поняли, что начальник экспедиции требовал безоговорочного и беспрекословного повиновения.

С тяжелым сердцем Голоо взвалил на плечи мех и взял под руку старика-ученого, взглядом прощавшегося с Гарриманом и Бобом.

— Пойдемте, господин профессор, — просто сказал он, в то время его черные глаза, устремленные вдаль, прощались с обликом далекой белокурой красавицы.

Гарриман и Боб продолжали стоять около Мэк-Корми-ка в ожидании его письма.

Тот быстро его набросал на оборотной стороне пергамента.

— Никак не дольше двух дней пути, по моим расчетам, идя все прямо, по солнцу, вы натолкнетесь на людей. Безбоязненно подходите к ним, Джонни, и вы, Боб, вручите это письмо и этот черный камень человеку, которого зовут мирзой Низамом.

С этими словами Мэк-Кормик передал Гарриману пластинку черного нефрита.

— Это все? — спросил Гарриман.

— Все. Можете идти. Впрочем… — он замолчал, и по лицу его скользнула тень, — впрочем, подойдите оба ко мне.

И он быстрым движением привлек обоих мальчиков и прижал их к себе, — но Гарримана чуть крепче и нежней. Они не видели, как заблестели его глаза.

Оставшись один, Мэк-Кормик подошел к Медведеву. Тот стонал, лежа с открытыми глазами.

— Вы страдаете, друг мой, а я бессилен помочь вам! Пусть подкрепит вас ваше мужество.

Профессор ответил благодарным взглядом.

— Постарайтесь уснуть. Мне предстоит еще много работы. Я к вам вернусь по окончании ее.

Медведев кивнул головой и улыбнулся.

Едва слышным шепотом он сказал наклонившемуся к нему охотнику:

— Со мной кончено. Обо мне не беспокойтесь. Но где же долина с драгоценными камнями?

— Ее-то мне и нужно найти, — ответил Мэк-Кормик, — но прежде я должен предать земле тела безвременно погибших друзей наших.

И уверенным шагом бледный человек с строгим худым лицом пошел к колодцу.

Наступила ночь, когда Мэк-Кормик кончил погребение.

Небесный мертвец — луна — насмешливо смотрела на человека, который, пренебрегая опасностями, шел к своей цели, жертвуя всем для достижения ее.

Усталый, почти в изнеможении, опустился Мэк-Кормик на песок, но тем не менее, находясь даже наедине с самим собой, он сохранял, по крайней мере внешне, полное спокойствие. На момент он прижал к лицу израненные в кровь руки, которыми он выкопал общую могилу, но сейчас же подавил в себе стон, просившийся наружу из груди, переполненной разнородными чувствами.

Усилием воли он заставил себя подняться на ноги и подойти к Медведеву.

— Спит? Или…

Поднятая рука профессора безжизненно упала…

Тяжелый вздох вырвался у Мэк-Кормика.

Он приник к сердцу последнего живого человека, который разделял с ним одиночество в Пустыне смерти, и принял его последний взгляд.

Полузасыпанная могила, казалось, ждала новой жертвы. Зыбкий, шуршащий песок быстро покрыл новое тело.

С минуту Мэк-Кормик простоял около холма, опустив голову и скрестив руки. Затем он обвел глазами, в которых стало светиться что-то отличное от страдания, раскинутый вокруг оазис и быстро направился к выходу из него. У последней пальмы он оперся о нее и стал смотреть вдаль. И перед его глазами поплыла его жизнь с тех дней, как он себя помнил. Вереницей тянулись воспоминания, пока блестящие светлые точки не застлали глаза.

— Что это? Слезы?

Он проводит рукой по глазам. Нет, он не плачет. Наоборот, он совершенно спокоен, пожалуй, даже слишком спокоен. Он даже умиротворен этим одиночеством в пустыне, которое больше не внушает ему неприязненного чувства. Его существо постепенно как бы сливается с вечностью мироздания.

Но что же это происходит с ним все-таки?

Что это за фантастическая картина развертывается перед его глазами? Что это за сказочная красота, которую он несомненно видит? Да, видит. Ведь не ослеп же он, действительно! Небольшая полянка между пальмами, покрытая кое-где пробивающимися тонкими и длинными стеблями трав, вся усыпана разноцветными блестками. Их радужные лучи волшебно переливаются и переплетаются.