Бригантина, 69–70 - [20]

Первая реакция на подобные высказывания — просто удивление. Как будто еще ничего не было — ни экспедиции на остров Пасхи, ни капитальных трудов по полинезийской культуре, ни, наконец, всеобщего признания.

Но потом удивление проходит. Ты начинаешь понимать, что иначе и быть не может. Просто еще очень сильны позиции традиционной науки. Система Хейердала уже принята на вооружение учеными. Археологи и этнографы вольно и невольно моделируют историю — ставят себя мысленно или физически на место древнего человека и таким образом пытаются установить истину. Например, выдалбливают кремневым топором лодку, изготовляют древними способами каменные орудия и смотрят, сколько на это уходит времени. А ученые традиционного толка твердят свое: нет, это не наука.

Ну хорошо, если это не наука, то что же тогда наука? Не рискуя углубиться в дебри этой сложной и запутанной проблемы, зададимся другим, более простым вопросом: можно ли исследователю моделировать на себе, своей психике определенные процессы нашей быстротекущей жизни? Наверное, да. Ведь моделируем же мы их мысленно и на вычислительных машинах. И потом, как иначе начинать исследование далекой истории, о которой почти не сохранилось информации, если не поставить себя в приблизительно такие же природные условия, в которых могли находиться древние?

Но если мы согласимся с этой мыслью, то должны согласиться и с другой: эксперименты Хейердала не что иное, как моделирование истории.

Развивать в себе способность точного моделирования истории или попросту чувство истории норвежский ученый начал давно. По существу, с юности. Даже во время войны он не упустил случая побывать в одной из древнейших обсерваторий мира — знаменитом Стоунхендже. Использовав свои навыки десантника, он пробрался через колючую проволоку и провел ночь на древних камнях этого исполина. Попав в древний пещерный город индейцев Северной Америки — Меса-Верде, он провел ночь и там. И во время пребывания на острове Пасхи Хейердал не изменил своему правилу. Ему очень важно было скоротать ночь на горе, где пасхальцы некогда высекали каменных истуканов. Как он сам признавался, в эти мгновения как-то особенно ясно работает мышление и история предстает особенно ярко.

На первый взгляд все это может показаться довольно наивным — какая-то игра. Но не будем слишком привередливыми и посмотрим на это шире. К примеру, последние исследования Лилли. Он пытается найти каналы общения с дельфином. Что же для этого он делает? Гасит свет, надевает маску, погружается в воду, вводя себя в состояние близкое к невесомости, и старается представить, что он дельфин. Разумеется, Лилли это делает по тщательно разработанной модели. Только представляя себе хорошо среду, в которой живет дельфин, говорит Лилли, и его возможности, мы сможем преодолеть те барьеры, которые стоят между разумом человека и разумом дельфина. Любопытно, что к этим выводам Лилли пришел уже после анатомических и электрофизиологических исследований, когда он препарировал дельфинов и вводил им в голову электроды (перед этим, правда, введя те же электроды себе и убедившись, что это не больно).

Любопытно в этой связи и другое — тот факт, что в одной из последних методик, в синектике, присутствует момент так называемой «личной ассоциации». Участник такого синектического заседания должен представить себя на месте определенного предмета или образа, к которому пришла коллективная мысль. Например, вообразить себя определенной конструкции стулом, который может взбираться по лесенке, и сообщить, как он себя при этом чувствует. Другими словами, через «личную ассоциацию» дать оценку тому, насколько легко и гармонично выбранная конструкция может справиться с возложенными на нее обязанностями.

Но эти соображения, так сказать, на уровне психологии, может возразить читатель. А психологические доводы, как известно, в умелых руках можно повернуть и в ту и в другую сторону. Конечно, дело не только в психологии. Но чтобы разобраться в существе, нужно сделать небольшое популярное отступление в область истории, археологии и этнографии. К спору, который идет между так называемыми изоляционистами и диффузионистами в современной американистике.

В чем существо этого спора, сказать можно в двух словах: в разных подходах к развитию культур. Изоляционисты, считая, что все культуры формируются в очень большой степени независимо друг от друга и в своем становлении самостоятельно проходят сходные периоды развития, представляли себе Америку до Колумба как бы окруженной непроницаемым барьером. Диффузионисты, наоборот, придерживаются идеи взаимопроникновения культур. И нужно сказать, что разобраться в теоретическом споре, кто из них более прав, а кто менее, практически невозможно. Например, существуют шестьдесят так называемых сходных черт в культурах Средиземноморья и Центральной Америки.

Это пирамиды, различающиеся друг от друга буквально мелочами; колонны и балюстрады в виде змей с открытой пастью; камышовые лодки и многое, многое другое. Так вот, диффузионисты утверждают, что сходство, например, пирамид и камышовых лодок говорит не о чем ином, как о взаимовлиянии культур Средиземноморья и Центральной Америки. Помилуйте, возражают им изоляционисты, наоборот, сходство черт культуры символизирует совсем иное, а именно то, что большинство народов в сходных условиях проходят в своем становлении сходные периоды развития. Выходит, что правы и те и другие.