Бриг «Три лилии» - [42]

Вчера целый день дыры искал. Да разве найдешь, я ведь их тогда глиной замазал.

Синтор стал белее мела.

— Эт-то… в…все бре…брехня, конечно! — пробормотал он.

— А я что сказал? — подхватил плотник. — Думаешь, муравьи ушли? Хоть бы один! А динамита в стенах столько, что как захочешь чи-чи-чи-хнуть, — плотник отвернулся и зажмурился, — то хоть за сарай прячься.

У богатея Синтора вздулись жилы на лбу.

— Бреши кому-нибудь другому!.. — заорал он. — Эй, наверху, начинай!

— Ка-а… ка-а… ка-ак хотите, — сказал плотник и чихнул.

Первая черепица полетела с крыши в крыжовник тр-р-р-ах! — и разбилась вдребезги.

Никто не заметил руки Миккеля Миккельсона. Лишь на мгновение мелькнула она в окошке. Что-то зашипело совсем тихо, как муха жужжит в паутине, и рука тут же скрылась опять.

— Давай, давай, чего ждешь! — скомандовал Синтор батраку.

Батрак протянул руку за следующей черепицей.

Ба-ах-х-х! Над домом поднялся клуб дыма. Батрак разжал пальцы, проехал по крыше и шлепнулся в крыжовник.

Остальных батраков точно ветром сдуло.

Богатей Синтор качнулся и схватил за хвост Черную Розу, чтобы устоять. Но лошади — беспокойные животные, к тому же пальба действует им на нервы.

Миг — и Черная Роза потащила богатея Синтора вверх по Бранте Клеву.

А плотник стоял на месте и почему-то держался руками за живот.

— Один есть, — сказал он батраку в крыжовнике. — Теперь только шестьдесят один остался. Коли Синтор не поленится, все найдет!

Миккель Миккельсон лежал на чердачном полу, сплющив нос об оконце под застрехой. Он видел, как мчится, поднимая пыль, Черная Роза. Видел, как батраки мчатся следом. Видел, как встает с земли богатей Синтор — там, где выпустил конский хвост. Видел, как Синтор захромал вверх по горе.

Целый час прождал Миккель возле оконца, но никто из них не вернулся. Тогда он достал из кармана нож и вырезал на стене:

«1 мая 1892 года. Порох взорван. Миккель Миккельсон».

Потом пошел вниз и поставил на плиту кофейник.

Глава двадцать пятая ПТИЧЬЕ ЯЙЦО

Май был в разгаре. Подснежники отцвели; ночи пахли водорослями и ландышами. Бранте Клев окутался пухом одуванчиков.

Миккель стоял, подвернув штанины, в воде возле Симонова сарая и собирал в банку мидии *. Мерлан лучше всего клюет на мидии, а Миккель уговорился с отцом отправиться на рыбалку. Вечером, когда солнце спускается к горам на западе, самый хороший клев.

Туа-Туа сидела на пристани и рассматривала свой зеленый пластырь. Ему было уже пять месяцев, и он стал черным. Миккель рассказывал про Юакима.

— Конечно, сочинили все! Никакие пальщики к нам не приходили три года назад. И никто не забывал шестьдесят два динамитных патрона. Я сегодня, пока все спали, нарочно встал пораньше и всю стену ножом истыкал. Хоть бы ползаряда нашел!

Миккель сунул руку в воду по самое плечо и достал целую гроздь синих раковин.

— Хотя, знаешь, Туа-Туа. Выдумка выдумке рознь.

Если бы отец и плотник не сочинили про Юакима и если бы я не взорвал порох в окошке, сейчас от постоялого двора осталась бы одна труба. Вот.

Туа-Туа почесала руку и сказала, что считает такую ложь позволительной.

— Как думаешь, он придет опять? — спросила она.

— Кто? — Миккель вышел на берег.

— Да Синтор. И батраки его.

Миккелю очень хотелось сказать «нет», но он ответил «может быть». Кто знает…

— А тут еще отец помешался, — вздохнул он, выжимая мокрые штанины.

— По…помешался? — Туа-Туа оторопела.

— Ага, — сказал Миккель. — Вчера полдня просидел на чердаке, все камень разглядывал, который в бабушкином сундуке лежит. И так повернет, и этак. Потом вдруг прибежал вниз и кричит: «Может быть!» Походил взад-вперед по кухне, остановился да как закричит: «А может быть, нет!» И опять вверх по лестнице на чердак.

* Мидии — моллюски, живут в двустворчатых раковинах. Есть съедобные мидии.

— Какой ужас! — сказала Туа-Туа. — Простой камень?

— Ну да, — кивнул Миккель. — С Бранте Клева. В окно влетел, когда Синтор взрывал.

— И сейчас на чердаке сидит? — спросила Туа-Туа.

— Если бы! — Миккель стал натягивать башмаки. — Сегодня рано утром завернул камень в тряпицу и был таков. Отошел от дома, обернулся и кричит: «Что скажешь, Миккель, коли я вернусь верхом на белом цирковом коне?»

— Помешался, — согласилась Туа-Туа. — А может, он ларчик нашел, а?

Миккель покачал головой:

— Что пропало, того не сыщешь. Я всюду искал — и здесь, и в сарае тоже. Нет как нет.

Миккель поглядел на сарай, наморщил лоб и начертил на песке каблуком парус.

— Слышь, Туа-Туа, — заговорил он. — Видала ты когда-нибудь корабль, чтобы светился ночью?

— Конечно, если на нем фонари, — ответила Туа-Туа. — По фонарю с каждого борта.

— Так то всякий видел. А вот такой, чтобы плавал в воздухе, а не в воде.

Туа-Туа подумала.

— А где ты про это слышал? — спросила она.

— Обещай — никому ни слова, тогда скажу. Вот гляди.

Миккель опустился на колени и нарисовал на песке четыре паруса рядом. Одновременно он рассказывал, что увидел в сарае Симона Тукинга.

— Четыре паруса — и только три кораблика? — задумчиво сказала Туа-Туа. — Четвертый, конечно, от того корабля, который плывет в воздухе, а не в воде.

— Ясно, — подтвердил Миккель.

— И светит, подобно звезде, — добавила Туа-Туа.