Бриг «Три лилии» - [40]

— Боббе!.. — сказал Миккельсон-старший.

Потом лег на пол и прижал горячий собачий нос к своей щеке.

— Подумать только, восемь лет!.. — шептал он. — Боббе, старина. Но теперь я уж никуда не уеду, клянусь!

Боббе чихнул от едкого дыма.

— Хочешь, брошу сигару?

О Юакиме отец не сказал ни слова.

На следующий день богатей Синтор взорвал остаток тура на Бранте Клеве, но не нашел и крупинки золота. А так как порох еще оставался и шнур тоже, то Синтор заорал:

— Бурите дальше! Всю гору взорвем!

Мандюс Утот бил кувалдой о бур так, что осколки летели. Богатей Синтор ходил кругом и пинал ногами кочки.

Ух и бахнуло! Земля и камни до деревни долетели. А что было на постоялом дворе!

Здоровенный камень, с кулак, влетел в окно и исчез во мраке. Хорошо еще, что в чулан попал. Дверь чулана была заперта, и никто не знал, где ключ. Да и кто станет среди хлама искать какой-то камень?

Так нашелся же такой человек — Петрус Миккельсон.

Он стоял в это время во дворе, дрова колол. Никто и глазом моргнуть не успел, как он просунул руку в дыру, отцепил крючок, открыл раму и влез внутрь.

Назад он вылез с камнем. Камень был черно-серый, блестящий на изломе. Петрус Миккельсон поплевал на него, потер рукавом, поглядел на свет, потом кликнул Миккеля.

— Видишь, что это такое? — спросил он.

— Камень, что же еще? — ответил Миккель.

— А ты думал — золото? — спросил отец.

— Не-е-ет, — ответил Миккель.

Петрус Миккельсон завернул камень в носовой платок и послал Миккеля отнести его на чердак.

— Я так и думал… — пробурчал он. — Положи его в сундук пока. Я сейчас приду.

Миккель взял камень и побежал вверх по лестнице.

Я еще не рассказывал вам про этот чердак?

Висячий замок на чердачной двери весь проржавел; чтобы открыть, надо было вынуть кольцо из притолоки.

Войдешь, и дверь затворяется со скрипом бама — вверху была приделана пружина.

Прежде чем идти дальше, остановись и посчитай до ста, пока глаза привыкнут к темноте. Во мраке шуршало и пищало: это крысы разбегались по норам. На счете «пятьдесят» уже можно было различить старый бабушкин американский сундук с большими бронзовыми бляхами снаружи и картинками на крышке внутри. На счете «семьдесят пять» появлялся сломанный ткацкий станок, сани и бабушкина «копилка» — высокие часы без гирь и механизма. На полу валялись доски и всевозможное тряпье. Окошко в потолке заросло грязью и паутиной и почти не пропускало света. «Сто!» Теперь видно воскресный костюм Петруса Миккельсона. Он висел на гвозде: пиджак, жилет, брюки, а под ним стояли выходные башмаки, точно ждали хозяина. В темноте можно было вообразить, что у стены стоит сам Петрус Миккельсон.

Сюда-то и пришел с камнем Миккель. Немного погодя поднялся и отец — в носках и без брюк. Раз, два — и он уже в воскресном костюме. Так, башмаки… Все впору!

— Вот так, — сказал он. — Положил камень в сундук?

— На самое дно, — ответил Миккель.

— Вдруг пригодится, — объяснил Миккельсон-старший. — А теперь и взрывать можно.

— Взрывать? — Миккель разинул рот.

— Тш-ш-ш! — Отец поднес палец к губам. — Спички есть?

Спичек у Миккеля не было, но он мог за ними сбегать.

— Очень хорошо. Понимаешь, когда свадьба или еще какой праздник, часто устраивают салют. Чтобы весело было. Господин Синтор, наверное, расстроится, если мы не устроим небольшой салют завтра, когда он придет сносить дом. Садись и слушай.

Миккель сел на американский сундук. Глаза Миккельсона-старшего лукаво поблескивали в полумраке.

— Завтра, — проговорил отец, — как только господин Синтор зайдет на двор, ты вот что сделаешь: прямым ходом дуешь сюда. Но только — молчок!

— Есть, молчок, — ответил Миккель.

— Даже бабушке не говори, не то шуметь начнет. И захватишь спички.

Отец вынул из кармана нечто вроде бумажного фунтика. Посередине фунтик был перевязан толстой ниткой, с одного конца висел запальный шнур.

— Ничего опасного, — объяснил он. — Стрельнет немно го, и дым пойдет. Нельзя же, чтобы господин Синтор расстроился. Понятно?

Миккель посмотрел на шнур, потом подумал о спичках.

— Это что же, я поджечь должен? — спросил он.

— Как только услышишь, что чихают, — ответил Миккельсон-старший. — Не раньше. Мы поставим под окошечком сундук, чтобы ты дотянулся. Окошечко приоткроем, на всякий случай. А вот этот пакетик с порохом, который доставит Синтору столько радости, сунем под черепицу. Как услышишь чих, подпаливай шнур. Понятно?

Миккель все понял, не мог только понять, какая радость Синтору от того, что на крыше бабахнет. Уж лучше бы отец придумал, как сделать, чтобы их не вышвырнули на улицу.

Бабушка сидела на кухне и плакала. В руках она держала платок, все лицо исчертили морщинки. Их было много — не меньше, чем на столе царапин от ножа.

— Чай, пора вещи выносить понемногу! — всхлипывала она. — Господи помилуй, и куда мы теперь подадимся?..

— Спешить некуда, — сказал Миккельсон-старший. — Я только что ходил толковать с Юакимом. Он говорит, все уладится.

— Да кто же он такой, Юаким этот? — спросила бабушка сквозь слезы.

Петрус Миккельсон достал зовутку и задумчиво дунул в дырочку.

— Вот именно, — сказал он.

Следующий день выдался ясный. Редкие пушистые облачка плыли высоко над морем. У самого берега качался на воде выводок малышей — потомство гордой гаги. Отец сидел на крыльце в выходном костюме.