Бриг «Три лилии» - [31]

Богадельня помещалась на краю деревни в жалкой лачуге, наполненной крысами, тараканами и нищими стариками, которым некуда было податься.

Бабушка плакала. Богатей Синтор задержал дыхание и протиснулся боком в дверь. Он замахнулся палкой на глухо ворчащего Боббе и пошел вверх по лестнице, к плотнику. Грилле все еще был простужен и зол, после того как прогулялся на четвереньках от лодочного сарая до постоялого двора. Он сидел в облаке пара, обмотав шею тюленьей шкурой и погрузив ноги в ведро с горячей водой.

Богатей Синтор вошел без стука: станет он церемониться с бедняками!

— Освободить дом до… — начал он и запнулся: тюленья шкура заткнула ему рот.

— Вон! — взревел Грилле. — А есть дело ко мне, то вот дверь!.. Стучаться с той стороны!

— Ка-какая наглость! — бормотал Синтор, освобождаясь от шкуры.

Плотник протянул было руку к ружью, которое лежало на столе в ожидании чистки. Но ведь оно было не заряжено.

Тогда он встал, шагнул из ведра прямо к двери и спустил Синтора с лестницы.

— Вы… вы… еще пожалеете об этом! — вопил Синтор, поднимаясь с пола.

Его пальто лопнуло на спине. Куда делся правый сапог? Шапка свалилась. Боббе схватил ее и уволок в сарай.

Богатей Синтор допрыгал на одной ноге до лошади и уехал без шапки.

Миккель сидел на чердаке и смотрел в окошко, как Черная Роза трусит вверх по горе. На коленях у него лежал дневник. На последней странице было написано: «Первого мая… Хоть бы ты вернулся, отец! Пока дом не снесли».

Нет, уж очень коротко получилось. Миккель подумал, поплевал на карандаш и приписал: «По мне, так можешь шуметь на шканцах сколько угодно, вот тебе мое слово!

Миккель Миккельсон».

Глава двадцатая КОГДА БРАНТЕ КЛЕВ РАСКОЛОЛСЯ НАДВОЕ

Миккель и Туа-Туа сидели за столом на кухне постоялого двора. Зима кончилась. Солнце взломало лед, чайки камнем падали на воду и взлетали с трепещущей рыбой в клюве. Верба покрылась почками. По Бранте Клеву бежали веселые ручейки.

Куда пропал Пат?

Бабушка ушла с утра к Синтору стричь овец, сказала, что будет вечером. Плотник полночи ловил рыбу и теперь крепко спал. Ульрика Прекрасношерстая паслась в лесу.

Боббе лежал в луче солнца на полу и сладко храпел.

Миккель прихлопнул муху и сказал:

— Через два дня придут дом сносить.

На столе между ними лежала зовутка.

— Дуй не дуй, никакого толку, — заметила Туа-Туа. — Все равно не ответит.

— А ты знаешь почему?

Туа-Туа отрицательно покачала головой.

— Потому что все это неправда, — мрачно произнес Миккель.

Туа-Туа обескураженно посмотрела на зеленый пластырь. Вот уже четыре месяца, как Пат налепил его. Через месяц пора… Нет, не может быть, чтобы Пат… Неужели ляписутапис тоже обман?

— Откуда же он узнал про судовой журнал за стеной?! воскликнула она.

— Нашел, когда мы ушли в первый раз, — ответил Миккель.

— А голос, который мы слышали вечером, когда… — сказала ТуаТуа.

Миккель только рукой махнул:

— Знаешь, Туа-Туа, что я думаю? Что это сам Пат свой голос изменил, или животом говорил, или еще как-нибудь.

Туа-Туа еле сдерживала слезы. Как же так? Выходит, Пат…

— Прошлый год весной цирк приезжал, так у них был один — умел говорить животом, — продолжал Миккель.

— Может, Пат научился у него, — сказала Туа-Туа.

Миккель угрюмо кивнул и начертил на столе букву «П».

— Одно не пойму: откуда Пат знал о корабле, который на мели стоял, и о том человеке, что на берег хотел?

Туа-Туа тоже не могла этого понять. И Миккель вытащил из башмака письмо Пата. Они уже раз сто его читали, с тех пор как нашли в кармане Плотниковой куртки.

Миккель стал читать вслух, Туа-Туа внимательно слушала.

— «А Вы тем временем тоже будьте начеку, — вдруг еще старатели появятся…» Старатели — это те, что золото ищут, — объяснил Миккель. — Ты никого не примечала, Туа-Туа?

Нет, она вроде никого не видела. Миккель снова обратился к письму.

— «Каждый след — путеводная нить, говорят опытные люди. Первый след ведет на острова, к некоему мистеру Симону Тукингу, ю нау, дакс! Надо спешить, пока еще лед не сошел…» Но теперь-то лед уже сошел, — заметил Миккель, — а о Симоне Тукинге ни слуху ни духу, и о Пате тоже. «Вернусь, когда настанет час». Как по-твоему, Туа-Туа, о каком это он часе пишет?

— Когда найдет Симона Тукинга, — предположила Туа-Туа.

— Все-таки он хороший человек: сколько из-за отца моего хлопочет!.. — заключил Миккель. — Тш-ш, что это?

Боббе поднял голову и навострил уши. Все трое прислушались.

— Будто кувалдой ударили, — сказала Туа-Туа.

— Нет, ломом по камню, — возразил Миккель.

— Опять! — воскликнула Туа-Туа.

— Ладно, пусть их. Лучше слушай дальше, — сказал Миккель. — «А только сами видите — морское золото истощилось. А речное можно промывать только после пасхи, так в старательском уставе записано. К тому времени, дакс, мне нужно все застолбить»…

— Думаешь, Пат сейчас столбит?

— Конечно, а ты думала!.. — ответил Миккель.

— Опять, — сказала Туа-Туа.

На этот раз Миккель разобрал.

— Кувалдой по буру бьют, — объявил он. — По звону слышно. И совсем близко, шагов триста.

— Наверное, что-нибудь взрывать хотят, да? — робко произнесла Туа-Туа.

Миккель хмуро кивнул.

— Я как раз сижу и думаю: почему в письме нет ни слова о горном золоте? Неужели Пат забыл застолбить гору? О морском золоте есть, о речном тоже, только о горном ни слова.