Бремя русских - [38]

Хауарда же арестовали и посадили в лагерь лишь за то, что он посмел критиковать это решение Линкольна в своей газете. И сидел он четырнадцать месяцев, пока его, как внука Ки, не освободили. Тогда-то он и написал эту книгу. Кстати, издателей, посмевших издать эту книгу, тоже посадили, а сам Хауард был вынужден уехать в Англию, где и живет до сих пор.

Я задумался. Та благостная картина американской действительности, которая у меня сложилась за последние две недели, вдруг пошла трещинами.

– Можно мне взять почитать эти книги? – спросил я.

– Конечно, можно, – пожал плечами Алекс, – именно для этого я их сюда принес.

Весь вечер и всю ночь я просидел за чтением «Унесенных ветром», а также пролистал книгу Хауарда – читать ее я не смог – настолько все написанное в ней было грустно и страшно. Я с трудом встал – все-таки мне уже пятьдесят лет, и подобного рода бессонные ночи – столь частые в студенческие годы – теперь выбивают меня из колеи. Возможно, я и вовсе, к своему стыду, проспал бы встречу с Билли Джонсоном, но, к счастью – или к несчастью – меня разбудил стук в дверь.

– Мистер Бокер! – услышал я голос коридорного. – Вам срочная телеграмма из Вашингтона!

Я было воспрял духом – конечно, это про мой отпуск, а также про то, куда меня потом отправят. Конечно, у меня была надежда, что наши бюрократы в Вашингтоне решат или оставить меня здесь, в Константинополе, или вернуть в Петербург. Я развернул листок. Там было написано: «Вы уволены за нарушения морали и вредительство при переговорах с Константинополем. Эвертс».

У меня потемнело в глазах – то есть как это – «нарушения морали»? Какое еще «вредительство»? Договор же все читали – да и подписал его лично Грант, после того, как пришла телеграмма от Эвертса о том, что текст одобрен Вашингтоном.

Я торопливо оделся, обжигаясь выпил принесенную мне чашку чаю и отказался от завтрака, поскольку мне еще предстояло сегодня встретиться с Джонсоном. Сперва я было подумал о том, чтобы отменить или отложить эту встречу, но решил, что это нарушило бы правила приличия. Собравшись, я пошел в парк, где находилось летнее кафе, в котором мы накануне беседовали с ним.

Джонсон был уже там и сидел за тем же столиком, что и вчера. Он не знал здешней турецкой кухни, и я заказал для нас шашлык из нежнейшей баранины с рисом и айран – турецкий питьевой йогурт. Потом я рассказал своему другу о том, что меня уволили со службы.

Тот грустно посмотрел на меня и сказал:

– Знаешь, Джордж, я тебе не завидую. Твой Эвертс просто дурак. Даром, что его отец был достойным человеком и протестовал против выселений индейцев. И что это за «нарушения морали»? Я не знаю ни одного человека более скрупулезного в отношении морали, чем ты.

– Не знаю, не знаю… – устало сказал я. – Попробую сегодня узнать. Думаю, что меня кто-то оклеветал. Впрочем, Эвертс с Хейсом меня никогда не любили. Сейчас там в Вашингтоне еще ночь, и я думаю, что часа через два-три пошлю телеграмму. А потом посмотрим, каков будет ответ Эвертса.

– И что ты собираешься делать? – спросил Билл.

– Вернусь в Филадельфию, – ответил я, – и там опять займусь литературным творчеством, благо деньги у меня есть.

– Билли, – вздохнул я, – у меня к тебе вот какой вопрос. Вчера господин Тамбовцев, канцлер Югороссии, дал мне почитать кое-какие книги о событиях на Юге. Я прочел там такое, что ни за что бы в это не поверил, если бы не рассказанная тобой история. Скажи мне, Билли, это правда, что по приказу Линкольна арестовывали людей и держали их в тюрьме без суда?

– Да, – твердо ответил мне Билл, – такое было в тех южных штатах, которые остались под контролем янки. Впрочем, я об этом только слышал. А еще читал книгу Хауарда.

– Вот ее мне вчера и передали, – сказал я. – И еще одну, «Унесенные ветром».

– Такой книги я не знаю, – покачал головой Билл. – А про что она?

– Про жизнь одного поместья неподалеку от Атланты, до, во время и после Гражданской войны, – сказал я. – По форме – это дамский роман, но очень страшный дамский роман…

– У нас эту войну называют «Война между штатами» или «Вторая американская революция», – задумчиво сказал Билл.

– Скажи, – спросил я, – а Шерман и в самом деле сжег Атланту? Я дочитал только до того места.

– Если бы только Атланту, – ответил мне Билл. – Думаю, что Аттила и Чингисхан нашли бы в нем достойного последователя. Чего только янки не сожгли… Мне еще повезло – мое поместье было чуть в стороне от их наступления, у меня главное здание осталось. Лишь какие-то негры – не мои, пришлые – сожгли несколько хозяйственных построек. А вот моя дочь – я тебе вчера рассказывал – она сгорела вместе с поместьем мужа. И, судя по рассказам очевидцев, ее перед смертью толпой насиловали черные солдаты янки…

В голове у меня загудело. Извинившись перед Биллом, я попрощался с ним и в шоке вышел из кафе. И тут же, нос к носу столкнулся с как обычно нетрезвым экс-генералом и экс-президентом Грантом, который шел прямо мне навстречу в окружении своих собутыльников.

– Здравствуйте, мистер президент, – вежливо сказал я.

– Ага, вот ты где, вредитель и содомит, – неожиданно хриплым голосом заорал он и плюнул мне в лицо. – Если бы я знал, что назначил послом мужеложца, а уж тем более, что пил вместе с ним!