Бремя любви - [26]

Ричард сказал:

– Ширли, ты очень тактична. Ты никогда не говоришь о своем муже.

– А зачем?

– Но я многое слышал.

– Люди любят болтать.

– Он относится к тебе несправедливо и, кажется, не по-доброму.

– Да, Генри недобрый человек.

– Он не дает тебе того, что должен давать, – любовь, заботу, нежность.

– Генри меня любит – по-своему.

– Возможно. Но ты хочешь большего.

– Я привыкла.

– Но теперь ты хочешь. Хочешь свой остров, Ширли.

– О, остров! Это мечты.

– Мечта может стать реальностью.

– Не думаю.

– Она может стать реальностью.

На террасу, где они сидели, с реки набежал легкий ветерок. Ширли встала и запахнула на себе пальто.

– Не надо больше так говорить, – сказала она. – Это глупо и опасно, Ричард.

– Может быть. Но ты не любишь мужа, Ширли, ты любишь меня.

– Я жена Генри.

– Ты любишь меня.

Ширли снова сказала:

– Я жена Генри.

Она повторила это, как заклинание.

* * *

Когда она пришла домой. Генри лежал растянувшись на диване. На нем был белый фланелевый костюм.

– Кажется, я растянул мышцу. – Он сморщился от боли.

– Что ты делал?

– Играл в теннис в Роухэмптоне.

– Со Стивеном? Я считала, что ты поехал играть в гольф.

– Мы передумали. Стивен взял Мери, а четвертой была Джессика.

– Джессика – это та чернявая девица, с которой мы познакомились позавчера?

– Э-э… да.

– Она твоя нынешняя?

– Ширли! Я же тебе говорил, я обещал…

– Что значат обещания! Она – нынешняя, я вижу по глазам.

Генри хмуро сказал:

– Если ты хочешь выдумывать…

– Если я захочу выдумывать, – пробормотала Ширли, – я выдумаю остров.

– Почему остров?

Генри сел и сказал:

– У меня ноет все тело.

– Ты завтра лучше отдохни. Для разнообразия устрой спокойное воскресенье.

– Да, это будет неплохо.

Но наутро Генри объявил, что у него все прошло.

– Вообще-то мы договорились сегодня продолжить.

– Ты, Стивен, Мери и Джессика?

– Да.

– Или только ты и Джессика?

– Нет, мы все, – с легкостью ответил он.

– Какой же ты врун, Генри.

Но она сказала это беззлобно, даже с улыбкой. Она вспомнила молодого человека, которого встретила четыре года назад на партии в теннис. Как привлекательна была тогда эта его отстраненность – сейчас он был таким же отстраненным.

Смущенный юноша, который пришел на следующий день и изворачивался, разговаривая с Лаурой до прихода Ширли, – это тот же самый молодой человек, который теперь охотится за Джессикой.

«Генри не меняется, – подумала она. – Он не хочет меня ранить, но такой уж он человек. Всегда делает то, что хочет».

Заметив, что Генри прихрамывает, она решительно сказала:

– Я думаю, тебе нельзя сегодня играть в теннис, у тебя растяжение. Может, отложишь до следующей недели?

Но Генри хотел пойти, и пошел.

Вернулся он в шесть часов и упал на кровать. Вид у него был такой скверный, что Ширли встревожилась.

Несмотря на протесты Генри, она позвонила и вызвала врача.

Глава 8

На следующий день, едва Лаура пообедала, как зазвонил телефон.

– Лаура? Это я, Ширли.

– Ширли, что случилось? У тебя такой странный голос.

– Я насчет Генри. Он в больнице. У него полиомиелит.

«Как у Чарльза, подумала Лаура, и ее мысли ринулись к событиям многолетней давности. Как у Чарльза».

Трагедия, которую в то время она не могла осознать по малости лет, вдруг обрела новое значение.

Мука, прозвучавшая в голосе Ширли, напомнила ей ее муки матери.

Чарльз умер. Умрет ли Генри?

Да, умрет ли Генри?

* * *

– Детский паралич – то же, что полиомиелит? – спросила она Болдока.

– Просто другое название. А в чем дело?

– У Генри полиомиелит.

– Бедняга. И ты хочешь знать, выживет ли он?

– Ну… да.

– И надеешься, что нет?

– Болдок, вы делаете из меня какое-то чудовище!

– Сознайся, юная Лаура, такая мысль у тебя мелькнула.

– У любого может промелькнуть ужасная мысль. Но я никому не желаю смерти, правда, не желаю.

Болдок задумчиво сказал:

– Да. Не думаю, что ты желаешь – теперь.

– Что значит теперь? А, вы имеете в виду старую историю про Вавилонскую блудницу? – Она не смогла сдержать улыбку от воспоминания детства. – Я пришла затем, чтобы сказать: теперь я не смогу каждый день вас навещать. После обеда я уезжаю в Лондон – чтобы побыть с Ширли.

– А она этого хочет?

– Конечно! – возмутилась Лаура. – Генри в больнице, она одна, ей нужен кто-то рядом.

– Возможно… Что ж, возможно. Правильно. Так и надо. Обо мне нечего беспокоиться.

Мистер Болдок, ныне полуинвалид, получал огромное удовольствие от преувеличенной жалости к себе.

– Дорогой мой, мне ужасно жаль, но…

– Но Ширли прежде всего! Ладно, ладно… кто я такой? Надоедливый старикан восьмидесяти лет, глухой, полуслепой…

– Болди…

Болдок вдруг усмехнулся и закрыл один глаз.

– Лаура, как же легко ты поддаешься на басни неудачников. Тот, кто жалеет сам себя, не нуждается еще и в твоей жалости. Жалость к себе занимает все свободное время.

* * *

– Как удачно, что я не продала дом! – сказала Лаура Болдоку.

Это было три месяца спустя. Генри не умер, но побывал на краю смерти.

– Если бы после первых симптомов он не пошел играть в теннис, дело не обернулось бы так серьезно.

– Плохо, да?

– Он останется инвалидом на всю жизнь, это определенно.

– Бедняга.