Бремя: История Одной Души - [90]

Но не соответствовала форма содержанию, а вступала в странный с ним диссонанс: не шел макияж, не в пору был наряд, а существовал как бы от нее отдельно, и интервьюеры замечали это сразу. Да и как было не заметить очевидного: не тот человек, за кого себя выдает. «Как будто они такие, какими кажутся внешне. Просто играют лучше. Хорошая игра — залог успеха», — думала она с огорчением, возвращаясь домой после очередной неудачной попытки получить место.

— Мы позвоним вам, если вы нам понадобитесь. Ждите.

Но Ванесса не могла и не хотела ждать. Потребность другой жизни вызревала в ней.

Материальный достаток, которого она никогда специально не искала, но против которого у нее не было возражений, вдруг стал тяготить ее. Это было почти физическое ощущение дискомфорта: дорогая мебель забаррикадировала ей дорогу, подушки и одеяла из тонкого пуха душили, не давали спать; шарфы и шелка пеленали туго, мешая движению. Думая об этой странной перемене в своем восприятии, она все больше и больше укреплялась в мысли, что ей нужно оставить квартиру. Конечно, как только ей удастся получить хоть какую-либо работу, она съедет. Она принимала решение, как никогда прежде, твердо, без оглядки.

Был и еще один немаловажный аргумент в пользу такого решения — доктор Берри не оставлял ее в покое, продолжал назначать сеансы, которые Несса, ссылаясь на правдоподобные, но выдуманные обстоятельства, всегда откладывала.

— Безусловно, доктор, у меня еще есть лекарства. Как только простуда пройдет, я непременно приду.

* * *

Когда человек выходит в мир странствовать, ему не нужно собирать вещи, беспокоясь о мелочах, какие могут пригодиться в дороге, не нужно упаковывать чемоданы и рассчитывать финансовые расходы. Ему не нужно планировать возвращение. Когда человек уходит в мир странствовать, он берет с собой единственное — то, чем одарил его Бог, — душу свою.

Проснувшись от ритмичного, легкого стука — это теплый, утренний ветер стучался в окно спальни и развевал капроновые шторы, и, увидев распускающийся прямо на глазах пышный цветок облака, она решила: сегодня позвонит Артур или произойдет нечто другое, что окончательно изменит ее существование. «Хорошо, если первое, — думала, осознавая, как сильно она соскучилась по нему. Их невидимая связь — чувствовал ли он это? — не прервалась. И теперь уже не прервется никогда. Она не даст случиться этому, независимо ни от чего. Независимо даже от того, встретятся они когда-нибудь опять или нет... Поэтому когда раздался звонок, Несса не удивилась, но вспыхнула, загорелась и, прежде чем ответить в трубку, вздохнула глубоко, чтобы унять внезапный жар счастья, какого она давно не испытывала.

— Алло, — воскликнула, не скрывая радости.

— Вы дома? — раздался на другом конце женский голос. — Я здесь внизу. Хотела бы подняться ненадолго. Нам необходимо поговорить.

Женщина не представилась, но Несса узнала голос, хотя и слышала его всего несколько раз в жизни — он принадлежал миссис Файнс, матери Артура. Она не ожидала визита такой редкой гостьи, и мысль о муже, не случилось ли чего с ним, обожгла ее.

Миссис Файнс — не холодная и гордая, какой помнилась по немногочисленным встречам, а сникшая и даже растерянная, вошла и присела на диван, не глядя на хозяйку. Так вот она какая — женщина, которой она сделала больно, которую разлучила с сыном — еще одна ее жертва. Сколько же раз они виделись? Три-четыре, может, пять раз? Мельком, на вечеринках, Артур никогда не возил ее к родителям. Миссис Файнс, американская свекровь, одна из тех, о ком Ванесса никогда не думала, как будто ее и не существовало. Тонкое, уставшее, но все еще красивое лицо. Грусть в глазах. Неприкаянность и неприкасаемость. На миссис Файнс не было ни шляпы, ни перчаток, ни макияжа. Лишь обнаженная уязвимость стареющей красавицы. Наконец обе обменялись взглядами: та, что старше, — печальным, настороженным; та, что моложе, — печальным, тревожным.

— Простите, миссис Файнс. Я никого не ждала, — извиняясь за утренний беспорядок, сказала Несса. — Хотите, пройдем на террасу? Там сегодня замечательно свежо.

Каким странным казался и этот визит, и эта минута, и складки платья миссис Файнс — несимметричные, беспорядочные, будто поглажены были в спешке и нервозности. Несса подставляла кресло гостье, наклонялась низко, подбирая осыпавшиеся за ночь сухие листья вокруг оливкового дерева в кадке.

— Совсем пожелтели... — говорила она, пытаясь скрыть неловкость и хлопоча вокруг растения, — я уже все средства испробовала. Артур его полгода назад привез, еще молодое.

Миссис Файнс слушала и молчала. Русые (как легко в русости спрятать седину!) волосы, собранные в узел на затылке, сухие глаза — годы ли, горе ли — вычерпали влагу из них?

— Я... рада вас видеть, миссис Файнс, — садясь в соседнее кресло рядом, сказала Несса.

— Кэтрин. Меня зовут Кэтрин... Екатерина, — вдруг с неожиданным акцентом произнесла гостья. — По-русски — Екатерина. Моя мама была русская иммигрантка, — и, увидев, как смешалась Несса, спросила. — Разве Артур вам не говорил об этом? Допускаю, что не говорил. Он не знал ее. Я сама почти не помню свою маму: мне не исполнилось и пяти лет, как она умерла. Меня воспитывали родители отца, англичане, и не очень-то охотно о ней упоминали.