Бремя: История Одной Души - [89]

* * *

Артур не писал и не звонил. Пребывание в доме в полной неосведомленности о нем, его намерениях, чувствах, планах на возвращение становилось порой невыносимым. Но еще более невыносимой была собственная бесполезность.

Днем она пыталась найти себе хоть какое-нибудь занятие: убирала квартиру, делала покупки, что-то читала, выходила гулять. Но к вечеру начиналась настоящая борьба. Чудище безотчетной тоски опять отвратительно навязчивым силуэтом прорисовывалось в сумеречной белизне стен и потом надвигалось медленно, как палач, которого она уже хорошо знала в лицо. Временами ей казалось, что она опять соскальзывает в яму, лежащую неизмеримо ниже отметки желанного равновесия. Как легко скатиться: все, что требуется, — неосторожное движение мысли. Одна лишь опасная мысль — и ты уже карабкаешься по откосу, цепляясь за обваливающиеся края существования.

Шла уже тридцать четвертая ночь после отъезда мужа. Ванесса лежала, уставившись в потолок, и чувствовала, что не в силах больше ждать. На что-то нужно решиться, что-то предпринять, иначе не выйти ей из этого тупика.

«Наступит еще один день, еще одна ночь, и другой день, другая ночь... И что дальше? — спрашивала она себя. — Ничего. Все, что есть сейчас, будет всегда — эта мнимая, ненастоящая жизнь. Ты никому не нужна — вот в чем весь ужас. По крайней мере, никому не нужна на этом свете. А на том? Да может, “тот свет” уже наступил? И час расплаты пришел, опередив и раскаяние и прощение?» А как бы хотелось, чтобы Артур знал, что она сожалеет и раскаивается во всем. Но умри она сейчас — он так никогда и не узнает о ее раскаянии. Но почему же она может умереть сейчас? Да хотя бы потому, что окно так близко, и один только прыжок вниз отделяет ее от конца. «Ну, чего же ты ждешь? Тебе не надо, как Эрике, искать многоэтажный отель — всего несколько шагов, и все будет кончено».

Несса закрыла глаза. Попыталась представить свое распластанное тело внизу, на обозрение прохожим. И сразу же усилием воли прервала безобразную картину. Встала. Заставила себя двигаться: влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо... Женщина — маятник. Жизнь — маята.

— Я буду защищаться. Я должна защищаться, — сказала вслух. И потом — шепотом, будто опасаясь, что кто-то посторонний услышит ее, произнесла: — Бог защитит меня, — и опустилась на колени прямо перед окном, в котором виднелся кусок черного неба и безымянная звезда, и произнесла в тишине: — Господи, помилуй!

Эти слова и смысл, заключенный в них, показалось, когда-то давно были близки ей, но утрачены, и с тех пор, не отдавая себе отчета, она скучала по ним, сильно скучала. Между утратой и обретением их всегда — битва, и поле той битвы — душа человеческая. Так, кажется, говорил Федор Михайлович. Уж он-то понимал, кто с кем сражался. «И странно, — подумала Несса теперь, — что черт у Достоевского невероятно схож с человеком: и интеллектом, и логикой своей, и низостью, и самовозвышением»...

Ванесса вышла на террасу, вдохнула ночной, посвежевший воздух: «Сейчас можно, сейчас — не опасно», — подумала и взглянула вниз, преодолевая ослабевший соблазн. Отчаяние, испробовав одну за другой каверзы свои и не помутив ее рассудка, сникло и на этот раз, отступило.

Опять, как и в то утро, перед заключением в «Желтом круге», почувствовала она, что некто пытается помочь ей. Подает надежду. Тот голос, что тянул ее вниз, не принадлежал ей, а приходил извне — сейчас она определенно ощущала это. Все негативное, злонамеренное исходило от кого-то другого, кто почему-то, по неведомым причинам хотел ее постыдного конца. Васса советовала, что в минуты страха и одиночества нужно молиться, нужно просто сказать: «Помилуй, Господи!». Когда человек произносит: «Помилуй, Господи!», Господь отвечает ему: «Милую!».

Да, и еще говорила Васса, что Господь отвечает: «Милую!», но и от человека ждет милости к душе своей. Не станет душить ее грехом. Но как прожить даже один день без жалости к себе? Без лжи. Без зависти. Без злобы. Без уныния. Без гордости. Без болезненного «Я».

Изучая психологию в колледже, в универсальных, усложненных туманными предположениями формулах Ванесса пыталась найти отгадку своей разрушительной тоски, но не понимала того, что начинала осознавать сейчас: ни одна формула, ни одна теория, ни одно лекарство не может излечить человека без надежды. А там, где надежда, там и вера. И вера оберегает от химеры. Она видела это на примерах Деда и Вассы.

— Но что твоя вера? — спрашивала Несса себя, — до каких границ она простирается? Или, живя в достатке, ты думаешь, ты знаешь эти границы? А что если лишиться всего этого, чужого, и выйти в мир с тем, что только твое, что тебе одной принадлежит? Что тогда будет? Ведь выходили же во все времена другие и становились странниками и странницами...

* * *

Несса решила не пользоваться больше деньгами Артура, и начала искать работу. С первых же попыток поняла, насколько это сложная задача человеку «с улицы» в Нью-Йорке найти хоть какое-либо место. В ее окружении не было никого, кто бы мог дать ей рекомендацию. И что, в сущности, она умела делать? Полтора года колледжа, несколько месяцев переводческого опыта — вот и все ее резюме. С утра, развернув перед собой страницу «Нью-Йорк таймс» Help wanted, она с волнением начинала обзванивать работодателей. И после первого же вопроса об опыте работы в Америке, с ней вежливо, а иногда и не очень прощались. Все же находились такие, которые давали шанс — страховые компании, парикмахерские, кондитерские, магазины косметики, и на следующий день Несса торопилась на интервью, примеряла улыбку, одевалась в фальшивую самоуверенность, накладывала на щеки румянец жизнерадостности... «Ваша фирма (магазин, ресторан, агентство и т. д., в зависимости от ситуации) — именно то место, где я могу приложить максимально свои силы и способности».