Бремя: История Одной Души - [51]

«Ты береги ее, — говорил Дед, вглядываясь в Андрея и как бы сомневаясь, пытаясь определить, достоин ли он его единственной внучки. — Сердце у нее — непростое. С ним — осторожно нужно»...

Чем-то он не понравился Деду с первой встречи. Андрей это сразу почувствовал. Что же старик распознал в нем, какую такую плешивость? А ведь поэтому после свадьбы и не хотел к нему приезжать и Иване препятствовал. Даже сейчас, после стольких лет, когда уже и Деда давно нет в живых и он сам далеко не тот, прежний, самовлюбленный юнец, ощутил странный укол, почти злобу: «Тоже мне, знаток душ нашелся. Двух слов связать не умел. Потому и молчал всегда...».

Память, разыгравшись не на шутку, запыхавшись, в спешке, разворачивала то одну, то другую картину прошлого — того, что мы считаем канувшим лишь по слепоте своей. А если кому дано, тот увидит ушедшее в безупречно ясном обрамлении в любой момент жизни. Вот вышла она, пока незнакомая, будущая жена его, уже тогда таящая в себе предстоящую радость и боль, с охапкой книг навстречу, в строгой черной юбке и белой блузке, с нежным серьезным лицом:

— Вы заказывали эти книги?

— Да, спасибо.

— Одной — «Социальной эволюции» — в хранилище не оказалось. Наверное, на руках у другого читателя. Будете ждать?

— Конечно! Буду ждать. Только я не очень терпеливый, вы уж поторопите своего читателя.

— Книги выдаются всем одинаково на две недели, и у каждого есть право продлить срок еще на две, — строго сказала она. — Как ваша фамилия?

И розовые пальцы заскользили по картотеке. Опустились золотые ресницы, а под ними — просвечивающаяся синева без дна.

— Стократов. Андрей Стократов. Ну хорошо, — улыбаясь, сказал он. — На этот раз наберусь терпения. Ради вас. Кстати, не могли бы вы позвонить мне, когда книгу вернут?

Не дождавшись звонка, Андрей пришел в библиотеку через два дня и стоял между книжными стеллажами, рассеянно пролистывая страницы какого-то словаря, пытаясь сосредоточиться на информации, но то и дело поглядывая на входную дверь и ожидая ее прихода. Пересмена уже закончилась. И вот наконец, отодвинув загородку, отделяющую земной мир от заоблачного, она появилась, чудесным образом наполняя собою воздух, наполняя и его самого неясной надеждой.

Надеждой на что? — пытался он теперь понять. Чего он тогда искал в ней? Не спасения ли от своей собственной половинчатости? Тем вечером она отказалась пойти с ним в кафе, и потом несколько раз кряду снова отговорилась от предложенных свиданий, ссылаясь то на занятость на работе, то на подготовку к экзаменам, то личные дела. И с каждым отказом он все сильнее воспалялся и злился, и знал, что уже ни за что не отступится от нее. Даже из-за собственного тщеславия не отступится. Не привык проигрывать и не привык слышать «нет» в ответ.

Однажды он ждал ее после вечерней смены, библиотека закрывалась в десять вечера, и она, встретившись с ним у выхода, не удивилась, только грустно посмотрела на него:

— Я видела вас из окна. Мне жаль вашего времени, Андрей.

— Думаю, что время у нас общее. Только вы, Ивана, никак не хотите понять этого.

На какой-то миг он растерялся, сник, совсем как ребенок, у которого отняли мечту. И сейчас, вспоминая ту неожиданную свою ранимость, удивился и устыдился: откуда это в нем, сверхчувствительная уязвимость? Но странно, именно та минутная слабость подействовала на Ивану — она вдруг остановилась тогда и не села в автобус а, взглянув на него по-особенному нежно и сочувственно, так что задела, показалось, взглядом края сердца, взяла его за руку и сказала:

— Ну, хорошо, я не уеду. Мы можем погулять, если вы… если ты хочешь...

Как они были счастливы в ту ночь! Как он был счастлив! Они бродили по ночному городу и говорили, говорили обо всем на свете, и весь Белый Свет тоже говорил о них, так ему тогда представлялось, приветствуя их начинающуюся любовь ярким мерцанием ранних звезд.

Да, это было хорошее время — первые недели их отношений. Все у него тогда в жизни ладилось. Во всем он находил вкус и смысл. Именно тогда он задумал стать великим журналистом, почувствовал в себе талант. С игривым каким-то настроением, даже с азартом менял карьеру: переходил из исследовательского института в одну из ведущих городских газет, с триумфом пройдя пробу. (О чем он тогда написал с таким запалом и блеском в этих двух нашумевших статьях? Ах да, по извечной иронии судьбы о разводах и безотцовщине.) Ему сразу предложили должность выездного репортера. Он был самым молодым в редакции. И самым способным, и самым красивым, и самым перспективным, и самым удачливым, превосходным и превосходящим, так все считали, и как у сильного мира сего искали его дружбы. Ореол исключительности по-прежнему, даже с большей интенсивностью, сиял и сулил блестящее будущее. Все казалось возможным и доступным. Сомнения были связаны только с Иваной, при всей ее дружбе и нежности, он долго — четыре месяца для него был долгий срок — не знал, как она к нему, в сущности, относилась. Она никогда не восхищалась им, как другие, никогда не искала его внимания, не звонила первая, хотя уже и не отталкивала от себя. Мысли о ней не давали ему покоя, он был не уверен в ее чувстве, и неуверенность эта была невыносимой.