Бремя: История Одной Души - [50]

«Вы не обожглись?» — повторил.

«О, да, я обожглась, обожглась давно, и где-то внутри все еще горят старые ожоги...» — но: «Благодарю вас, все в порядке. Эти чашки — совсем новые, подарок к свадьбе. Я никогда ими раньше не пользовалась. Такой хрупкий фарфор...».

Хрупкость — вот, что она утратила, подумала она о себе с сожалением. Жизнь ее переплавила, покрыла панцирем... «Боже мой, какой у него растерянный взгляд! Лучше не смотреть на него. Поздно. Я не люблю его. Но я больше его и не ненавижу. Все ушло».

Мужчины говорили о политике, о книге Майкла, старой и новой России, будущем Штатов, бизнесе Артура, психологии... Говорили между собой, смотрели на нее, и она улыбалась им, что-то комментируя, а что-то оставляя без внимания, пребывая в своем коконе, так очевидном для присутствующих. «Наша любовь будет кружиться в вечности», — вспомнила она слова Андрея перед сиреневой свадьбой их юности. Его слова, ее чувства...

Гости собрались уходить. Артур встал первым, смотрел прямо. Кажется, не узнал, кто был русский для его жены. Уже в прихожей Ванесса протянула руку, прощаясь, Андрей наклонился к лицу: «Я временно остановился у Майкла. Буду ждать твоего звонка», — тихо сказал по-русски. Впервые за весь вечер ей захотелось прижаться к нему, согреться.

«Беги от первого, беги», — послышался чей-то совсем незнакомый голос. Может, это небо пыталось от чего-то уберечь ее.

Глава 17Андрей

Андрей взял полгода творческой командировки. Дела в газете, где он проработал много лет, не клеились. Все ускоряющиеся метаморфозы в обществе обесценивали привычные темы. Из зубра передовой журналистики он незаметно переходил в разряд аутсайдеров, раздраженных и растерянных середнячков, и перемена эта била по самолюбию: профессиональному и личностному.

Все-таки он не сдавался, думал над новыми проектами. Надеялся заняться документальным кино. Но пока ни то ни другое не получалось. С неохотой и досадным удивлением признавался себе в том, что вдохновение и публицистический накал, умный сарказм и острословие — его главные козыри — утрачены и (хотя пришло это обескураживающее осознание гораздо позже), утрата эта каким-то образом связана с уходом Иваны. Как будто с собой взяла она ключи к двери, за которой хранился его талант, и теперь он маялся и томился в тщетной попытке открыть ее другими подсобными средствами и не мог, вынужденный довольствоваться старыми заготовками, поддельными впечатлениями и притворной мотивацией. С Иваной он чувствовал себя живым, злым и неординарным, без нее — плоским, скучным и одномерным. Статьи его приобрели вкус фальши: ложный пафос, плохо сыгранная страсть. Пытаясь подняться на прежнюю высокую ноту, часто «давал петуха», и сам скоро замечал это с отвращением.

Однако Ивана лишила его не только таланта и журналистского успеха, но, казалось, унесла и отмычку от его внутреннего мира. Противоречивый, угнетенный гордым разумом, мир этот окончательно захлопнулся, и Андрей потерял и без того слабую, зародышную связь с ним. Теперь эмоции и чувства будто существовали на поверхности, не поддавались определению, набегали на него иногда некими чужестранцами, оставляя его совершенно потерянным и скучным. Он ни в чем и ни в ком не находил удовлетворения. Однажды ему показалось, что он влюбился. Но через три месяца кратковременный и тяжелый роман с юной студенткой, проходившей практику в редакции газеты, постоянно устраивающей ему сцены ревности и все время в чем-то его упрекавшей, окончательно сломили его самоуверенность. Неожиданная беременность девушки и скорое охлаждение к ней, разочарование, сожаление, последовавшие за рождением дочери, настолько выбили у него почву из-под ног, что он уже не был похож на того прежнего преуспевающего талантливого красавца, обворожительно и властно действующего на любого, с кем встречался, и даже сам себе казался жалким и банальным. Мучило его и то, что к новорожденному ребенку он не чувствовал ни любви, ни отцовства. Он даже иногда забывал о существовании девочки, что пугало и злило его, но в чем он не хотел признаваться.

Очевидно, он зашел в тупик. И никакая логика, никакой интеллект не могли помочь найти выход. Было только одно средство, о котором он размышлял втайне и на которое начинал надеяться — Ивана. О ней с некоторых пор Андрей думал постоянно. Он скучал по ее любви, по той ранней любви, какой она любила его в самом начале. Ему неудержимо хотелось снова ощутить ее присутствие рядом, услышать ее глубокий голос, испить оживляющей влаги ее веры в него. О, как она верила в него! Что он без той веры? Когда-то она была нужна ему, чтобы восполнить недостающие штрихи в безупречном автопортрете, честолюбиво воссоздаваемым им изо дня в день, теперь же она нужна была ему, чтобы выжить, обрести себя и свою уверенность заново, стать таким, каким он был при ней.

Однажды он снова, хотя чутье подсказывало, что не найдет ее там, поехал в дом Деда. По тому, как заскрипела калитка, каким высоким бурьяном заросли дорожки и отсырело, обвалилось крыльцо, понял, что дом давно пуст. Что-то дрогнуло внутри, когда он все же переступил порог: вдруг ожили, словно машина времени развернула колесо вспять, дни любви и юности. Они еще не были женаты, любовь их только начиналась, и жизнь текла прозрачная и праздничная, как цветной сарафан с тонкими лямочками, то и дело спадающими с худеньких плеч любимой, или, как золотой дымок ее волос или смех, непонятно по каким законам природы всегда переходящий в эхо и разбрасывающий звонкие брызги чистых звуков вокруг...