Бремя: История Одной Души - [139]

Вспомнив все это сейчас, старуха завыла — сухо, без слез, отчаянно и дико, как воет одинокая волчица в лесу, загрызшая в ярости своего детеныша.

* * *

Забрав вещи в гостинице, Несса вернулась в город. До встречи с Питером на Пен-стейшен оставалось два с половиной часа. Не теряя времени, она поторопилась в церковь успеть на вечернюю службу.

И ангелы, и святые, и прихожане уже были там. Она преклонилась пред Христовым Распятием, чувствуя, что слабеет, что день утомил ее до предела и до предела оголились ее нервы. «Господи, как я устала, как устала, дай сил...» — произнесла она, и внезапно будто теплая волна приподняла ее, обострилось зрение, словно вышла она из темной комнаты на свет. Понадобилось несколько минут, чтобы привыкли глаза. И постепенно все вокруг обозначилось осмысленно, отчетливо. Грузная женщина, зажигающая свечу, грустный юноша с опущенной головой, оставшийся у порога, старик с костыльком, поклонившийся Богородице трижды — стали вдруг близки и понятны. Они тоже устали, у них тоже проблемы и конфликты внутри. Мы все устали, и у нас у всех проблемы и конфликты внутри. Но, Слава Богу, есть Утешитель... Алое с позолотой сияние потоками лилось с потолка и стен Храма, отражая присутствующих в блеске лучей и облагораживая их. Ванесса подумала, хотя не столько подумала, сколько ощутила, но и не ощутила даже, а познала крепнущим духом, что этот прекрасный свет резонирует и сообщается с чем-то возникшим в ней самой, тоже необычайно светлым и неизреченным. Как долго она искала этого сообщения и соединения! Усталость вдруг прошла, и, как в расчищенном от мусора ручье, пробились наверх свежие струи новых сил. Куда теперь пойдет она? Что сделает с этой силой любви, которая отныне в каждой клеточке ее, в каждом вдохе и выдохе?

«Да что это я о себе? Господи, как же Ты устал!»... — припала она ко Кресту. И, спохватившись, поспешила, взяла алавастровый сосуд и встала, плача, позади у ног Господа, и омыла их слезами и умастила миром — смирением своим...

Глава 37 «Письмо к райской серне»

«Дорогая серна! Пишет тебе одна из тех, кто лишил тебя рая, кого убоялась ты и о ком потом скорбела. Пишет, не желая оправдаться, но в надежде на прощение. Это из-за меня темная роса печали потекла в твоих венах, и по моей вине, напуганная и загнанная, ты пережила ужас потери бессмертия.

Но я не всегда была жестокой и равнодушной к участи серн. Напротив, как и ты, я родилась доброй и нежной. И тоже помню, припоминаю землю райской планетой, а себя — счастливым ребенком на ней. Все, что окружало меня тогда — любовь близких, сады, колодцы, реки — и не могло не принадлежать ничему, кроме рая, настолько изумительным и чистым являлось. Казалось, что радости нет конца, как нет конца человеческой жизни, и вечность — прекрасное ее продолжение.

Через дорогу от нашего дома простиралось виноградное поле. Оно хранило тайну, а мой Дед охранял его и часто брал меня с собой в объезды, которые случались и по нескольку раз в день.

«От кого вы оберегали виноград?» — спросишь ты.

И я скажу по секрету (почему-то об этом всегда говорится по секрету): «От людей, одержимых бесами...».

* * *

— Деда, а почему люди от них не защищаются? — спрашивала я.

— Как же — не защищаются, Иванка? — ласково отвечал Дед и вздыхал при этом так тяжело, будто вспоминал, как сам боролся с ними в схватке. — Многие пытаются... Иногда целую жизнь пытаются, но в том-то вся и штука, что главарь их — очень силен, ой как силен...

— Сильнее человека?

— Да, Иванка. Сильнее многих людей... Хотя не сильнее некоторых. Есть такие, которые победили его...

— Деда, а ты его видел?

— Видел, Ваня, не раз видел.

— А какой он?

— Он-то? Хитрый, гордый... И людей делает такими же.

— А что такое хитрость, Деда?

— Это, Иванка, когда кто-нибудь хочет, чтобы только ему было хорошо, а другим плохо, и ради этого на любой обман идет.

— А гордость? Что такое гордость, Деда? — Это когда кто-нибудь думает, что он сам по себе существует, без Бога. Думает, что все, что у него есть, всего сам добился, без милости Божьей. Гордость люди от того главаря переняли, потому что он первый гордым стал, и потому с неба упал к нам, сюда, и нас стал губить.

— А что сначала он был не гордый?

— Нет, сначала Бог создал его добрым и лучезарным. Он наделен был небывалой властью и свободой, и красотой. Но не выдержал. Решил, что со всем этим он и сам может Богом стать. И восстал против Создателя своего. И почернел сразу же, мелькнул, как черная молния, сорвался и мечется теперь по земле, и людей искушает. Гордый человек — лучшая пища для него. Без гордых он бы уже давно иссох и помер.

— Деда, а те люди, которые победили его? Как они победили?

— Молились много, Ваня, и всех любили.

— И я всех на свете люблю, Деда. Но, знаешь, тебя почему-то больше.

— И я тебя очень люблю, внученька. Больше всех на свете люблю...

— А ты, что, Деда, того, гордого главаря, тоже победил?

И Дед усмехался:

— Теперь победил, Иванка. Теперь, надеюсь, победил...

— Потому что молился?

— Потому что молился... И еще, знаешь почему? — уже совсем весело говорил Дед, — потому что ты у меня есть. С тобой мне ничего не страшно...