Бремя: История Одной Души - [133]

Через два дня около семи утра, Питер Скотт, давнишний друг и помощник монахинь, низкорослый, крепкий на вид, с седоватой, круглой бородой и такой же круглой рыжей головой, средних лет американец заехал за Ванессой. Он собирался навестить сына и внуков в Нью-Йорке и остаться там на три-четыре дня. Несса взяла несколько двадцаток из сбереженных, но так и не растраченных на дорогу домой денег, оставшихся в неприкосновенности, благодаря подругам по ночлежке, собрала небольшую сумку со сменным бельем, предполагая снять на трое суток комнату в том же дешевом мотеле, где однажды ночевала в пору своей бездомности и где так головокружительно захватила ее врасплох мечта об Артуре, воплотившаяся на рассвете в трепетную иллюзию.

Питер сначала рассказывал о себе, о нехитром житье-бытье одинокого, немолодого мужчины, давно потерявшего жену, воспитавшего и поставившего на ноги единственного сына. Православная вера и внуки составляли теперь его основную радость и надежду. Было еще небольшое хозяйство, которое он называл в шутку «дачное развлечение», где среди прочего он выращивал малину. Знал он несколько слов на русском, из которых особенно ему нравились «да» и «нет», так что повторял их кстати и некстати и при этом посмеивался, то ли над непривычным звучанием слов, то ли над своим американским произношением.

После второго съезда с хайвэя для небольшого отдыха, когда до города оставалось чуть меньше трети пути, Питер вдруг замолчал, наверное, задумался о внуках, предвкушая встречу с ними, или, может, вспомнил молодость — первую и последнюю свою возлюбленную, потому что с лица у него не сходила добродушная, смягченная влагой глаз улыбка.

* * *

Клерк в мотеле смотрел пристально, изучающе: чем-то эта леди напомнила ему другую, которая снимала несколько месяцев назад комнату и почти всю ночь разговаривала с кем-то, хотя никого с ней не было — и он подходил к двери и прислушивался, но ничего не мог разобрать и стучал осторожно, тревожась, спрашивая, все ли с ней в порядке, не нужна ли помощь, но она ему так и не ответила, а утром вышла отдохнувшая, сияющая и, не попрощавшись, грациозно и воздушно вылетела, будто подхваченная легким ветром, из мотеля на улицу. Клерк решил тогда, что леди, вероятно, полусумасшедшая, но в меру и не буйная, к тому же удивительно привлекательная внешне, хотя одета плохо и без прически. Он вглядывался теперь в эту новую посетительницу, пожелавшую снять номер на первом этаже, и не мог отделаться от мысли, что это та же самая женщина, только с трудом узнаваемая по причине, похоже, недавних, портящих ее лицо красноватых рубцов на щеках. Несса же клерка не помнила совершенно, и на этот раз очень приветливо ему улыбалась и даже поинтересовалась, как у него идут дела.

Отдохнув после дороги, она вышла из гостиницы и села в автобус.

Потом спустилась в сабвей, потом шла пешком несколько безлюдных кварталов, наконец, увидела длинные железные ворота перед кладбищем, купила у полусонного индуса оранжевые розы... и тут слезы подступили, уже не видела, куда идет, уже хотелось упасть на колени и ползти, и плакать, выплакать всю без остатка реку печали, текущую в ней.

В какой-то момент она поняла, что пришла. Возле свежей, всей в цветах могилы, стояли двое — мальчик и мужчина, оба со склоненными головами, взявшись за руки. Нессе показалось, что они молятся, и она осталась стоять в стороне. Через несколько минут мальчик оглянулся, почувствовав ее присутствие. Глаза у него были большие, грустные, луч солнца пробился к зрачкам и вызеленил их до бирюзы.

— Леди Ванесса, это вы? — Джонни вглядывался в знакомое, и все же чем-то другое лицо.

— Привет, Джонни!

— Папа, папа, это леди Ванесса, мамина лучшая подруга...

Несса подошла ближе и обняла Джонни. Мужчина подал ей руку:

— Очень приятно, мисс Ванесса. Сын мне много говорил о вас...

Перед Ванессой стоял Марк, бывший муж Магды, единственный, кого Магда беззаветно любила всю свою недолгую жизнь. Несса знала многое об их любви, включая тот счастливый день после свадьбы, когда он нес ее по берегу океана на руках до башни маяка; и о нелюбви тоже, когда боролась напуганная душа Магдалины за свою чистоту, и все-таки поборола ненависть к бывшему мужу, простив навсегда.

— Я тоже рада встрече. Особенно рада встретить вас здесь. Надеюсь, не помешала?

— Ну нет, что вы. Мы здесь с утра. Завтракали втроем… — и на последнем слове голос его дрогнул, он сглотнул горе, он глотал его теперь жадно, будто пытаясь вобрать в себя оставшееся ему в наследство страдание Магдалины.

Все увиделось Марку в ином свете после трагической утраты, и он цеплялся за каждое воспоминание, ужасаясь содеянному по собственной воле. Он скучал по ней, и звал иногда: «Лисенок мой, бедный лисенок мой...» — и она являлась всегда в необыкновенно нежной светописи, никогда не отвергая. Поразительно явным было ее чистое присутствие и связанное с ним сильное чувство мучительнейшей вины. Как крепко он сейчас держался за Джонни, как заново открывал сына, плод их юношеской любви, как защищал, окружал собой — так когда-то в младенческие годы надевал не него надежный спасательный круг, опуская бережно в прозрачные прибрежные воды океана.