Бремя имени - [6]

Кто и что я? Сам Бог разрешил мою кровь,

В целом мире я будто на плахе!..

Брызни, кровь моя, лей, заливая поля,

Чтоб осталась навеки, навеки земля,

Как палач в этой красной рубахе!

(Перевод В. Жаботинского)

Но этому узнику была дарована милость Божья, и кровь его не пролилась на студеную, окаменелую землю. В первый же день к Прейгерзону пришли знакомиться Родный и Малиновская из здешней коксо-химической лаборатории по обогащению угля. Предложили работу по специальности. Светочем «лагерной» науки был русский профессор Георгий Леонтьевич Стадников, старый зек, сидевший с 1938 года. Химик, специалист по горючим ископаемым, до ареста работавший в Академии наук. Его многочисленные труды пользовались известностью и были переведены на европейские языки. Георгию Леонтьевичу было уже 73 года, но жилистый старик был бодр и крепок. Вместе со Стадниковым Прейгерзону пришлось немало поработать, и эта, в общем не худшая, полоса заняла три года. В начале 1954 года лаборатория превратилась в Печорский НИИ угля, филиал соответствующего центрального института в Москве.

В рассказах ряда современников оживает человеческое обаяние Цви Прейгерзона. Людей разных национальностей привлекали черты этого незаурядного характера: тонкий философический юмор, ироничный склад ума, проницательного и глубокого, и абсолютная скромность… Конечно, этот человек находил друзей везде. Понятно и то, что особо он нуждался в общении с соплеменниками, с теми из них, кого объединяла тяга к родному языку. Здесь находился Давид Коган из Аккермана, некогда член общества «Гордония», молодежной сионистской организации, руководствовавшейся идеями Гордона, одного из основателей еврейских поселений в Земле Обетованной. В земледельческой Бессарабии эта организация была весьма деятельной. Был ее членом и Лейбуш (Леня) Канторжи, обвиненный в том, что в 1945-46 гг. помогал еврейской молодежи нелегально переправиться в Румынию, а оттуда в Израиль. Новости из большого мира первым узнавал и приносил друзьям Давид Коган. Их обсуждала «горсточка евреев, оторванных от жизни и брошенных в лагерную яму на далеком Севере». Дальше в «Дневнике воспоминаний» — выразительная фраза с идиомой, которую почему-то не хочется перетолковывать: «Но и здесь, на Севере, билось живое сердце, горел мозг и плакала луна». Так и видишь этот мутный, слезящийся мутный круг над сугробами и безмолвными бараками.

Тепло вспоминал Прейгерзон о Мордехае Шинкаре, добром, щедром, постоянно молившемся, соблюдавшем все религиозные предписания и в лагере, собиравшем пожертвования для нуждающихся и раздававшем им свою бухгалтерскую зарплату. После работы Меир Гельфонд, Давид Коган, Шинкарь, Шульман, Канторжи, Прейгерзон прогуливались, разговаривали. Эту дорожку в лагере называли «Юденштрассе».

Цви Прейгерзон, от рождения музыкально одаренный и любивший еврейские песни, сам был автором слов и музыки некоторых из них. Из «Дневника воспоминаний»: «Все эти годы в лагере я собирал и запоминал песни на иврите. Многие знал с детства. Много узнал от Ихескеля Пуляревича, Исраэля Авровича, Шмуэля Галкина, Мордехая Грубияна, Иосифа Керлера и особенно от Канторжи, моего молодого товарища и друга. За несколько лет узнал и запомнил более ста песен и пел их для себя каждый день в течение всех лет пребывания в лагерях… Особо — субботние песни. В Воркуте Шинкарю удалось достать молитвенник, и вот я выучил несколько псалмов. Особенно псалом „Восхождение“ был поддержкой».

Духовно были близки к Прейгерзону попавшие за колючую проволоку, приговоренные по нашумевшему делу «Эйникайт» молодые люди: Миша Спивак, Володя Крейцман, Меир Гельфонд. В подростковом возрасте в занятой румынами Жмеринке им пришлось убедиться в своей отверженности, в том, что они оказались чужды своим ровесникам, оказавшимся по ту сторону гетто. Эти юноши выжили, вернулась советская власть, и в школе вновь — Тургенев, Горький, Маяковский… Но души изранены всем пережитым, а наступившее время все строже… Под влиянием вышедшего тогда романа Фадеева «Молодая гвардия» возникла молодежная организация «Эйникайт» («единение»). Единственно возможным жизненным путем казалась дорога в Израиль. Из группы молодых сионистов выделялся Меир Гельфонд. По мнению Прейгерзона он обладал чертами будущего еврейского лидера. Ребят из «Эйникайт» по ходу кампании схватили в числе первых…

Чем жил этот узник, видевшей чаще всего сторожевую вышку и голову часового? «Мечтал, молился, глядя на утреннюю звезду, встающую над вышкой с часовым». Радость была в этих встречах: Пуляревич и его песни, Меир Баазов и его иврит, парни из «Эйникайт»…

«Во мне конец, во мне начало, / Мной совершенного так мало! / Но все ж я прочное звено: / Мне это счастие дано». Таковы поздние стихи эмигранта, великого русского поэта Владислава Ходасевича, погибавшего от болезни и недоедания, но уверенного, что еще вернется на родину стихами… Цви Прейгерзон стихов этих знать не мог, но, быть может, изведал такое же редкостное счастье. Ощущение своей воплощенности в созданиях, незаменимости своего труда. Израильский писатель Моше Шамир, говоря о судьбе Прейгерзона, об «освежающем» течении его речи, вливающейся в общий поток еврейской словесности, назвал его творчество «необходимым звеном». Я всегда считал, что своя менделеевская таблица периодических элементов возможна в каждой области и отрасли творчества. В свой срок выходит на свет и занимает законное место в «таблице» именно то явление, которому эта ниша от века была суждена. И вот что утверждает Шамир: «Прейгерзон пришел, чтобы заполнить пустующее место между Агноном и Азазом. Много лет это место реалиста было пустующим, и мы всегда чувствовали, что там чего-то не хватает».