Бред зеркал - [25]

— Не ведают бо, что творят. Я в них, и они во Мне. Если бы они не ждали Меня так жадно, как Я мог бы прийти к ним?

И Он повторил ясно и с твердостью, будто переплетая благовонные цветы:

— Я в них, и они во Мне!

В бесконечной тоске тот воскликнул, словно выбросив сноп пламенных искр:

— И тот нумидиец с дрекольем и гвоздями в руках — он тоже в Тебе?

— Я сказал то, что сказал, — послышалось в ответ.

— О, Ты слишком добр для того, чтобы верно оценивать вещи!

— А ты слишком зол для того, чтобы хорошо предвидеть будущее.

— Я вижу все, что есть, и таковым, как оно есть, — воскликнул тот голосом, похожим на звон меча. — И если хочешь, можешь испытать мою дальнозоркость всем, чем хочешь! Слушай! Я прошу у Тебя испытания, как милости! — добавил он, как бы в мучительном сокрушении.

— Изволь, — проговорил Учитель. — Закрой на одно мгновение твои очи.

Две молнии потухли над изумрудным престолом, и тишина заворожила землю. Слышно было дыхание цветов:

— Тише! Сейчас даст свой последний ответ Учитель и Бог наш!

А Учитель подошел к кустарнику олеандра, усеянного бледно-розовыми цветами. И ветвь кустарника протянулась к руке Его. Он взял цветок, и тот остался в Его руке.

— Се не для Меня, а для неверующего, да будет и он верующим, — проговорил Учитель.

И, склонившись затем к песку, он что-то извлек из него в свои персты, сделав воронкообразную ямку.

Тот с закрытыми очами спросил Его:

— Ты ответишь мне как и всегда: притчей?

— О да, — ответил Учитель и добавил: — лови и испытай свою дальнозоркость!

И Он бросил к зеленому престолу то, что было в руках Его.

Две молнии вновь блеснули над озером, но минуту все было тихо по-прежнему.

Тот со вниманием разглядывал на своей ладони брошенное Учителем, вдруг будто испугавшись возможности ошибки. Но затем он заговорил могучим рычанием пробуждающегося барса:

— Вот все, что я вижу на ладони моей без ошибки, так, как оно есть. Цветок олеандра, прекрасный и девственно чистый…

— И еще что?

— И еще что-то похожее на тлен, на кусок мертвого праха, на обломок бесплодной губки, высохшей до потери последней капли жизни!

— Хорошо ли ты разглядел то, о чем говоришь?

— Я вижу то, что есть. И я угадал Твою притчу. Девственно нежный цветок олеандра — это Ты. А кусок мертвой губки — тот нумидиец, который приготовил для Тебя бичи и гвозди.

— Ты сказал все?

— Все, что есть!

— Слепорожденный! — воскликнул Учитель с горечью. — То, что ты принял за кусок мертвой губки, есть высохший корень того же олеандра. И какой же садовник, желающий взрастить цветы, вместо того, чтобы напоить дремлющий корень живой водой, станет крошить его безумным ножом?

И, повернувшись к озеру, он сказал:

— Озеро Галилейское, тебе говорю Я: напои жаждущего, дабы ему не томиться во тьме и смерти, а развернуться цветком ради осуществления правды!

И тихое озеро, дремавшее, как огромный опал, среди блеска и зноя, вдруг дрогнуло, толкнув волну. И волна тихо всползла на берег, шипя, наполнила воронкообразную ямку и мягко отпрянула вновь.

— Истинно говорю тебе, — воскликнул Учитель, обращаясь к одетому в багряницы, — завтра же здесь будут цветы, как и тот, который в руке твоей!

Из уст того вырвался стон, как камень, катящийся в пропасть:

— Всеблагий! Когда-то я требовал от Тебя поклонения. Но позволь ныне мне преклонить колена мои, лишь допусти стать сторожем у красоты Твоей, дабы ее не помяли камни уже ползущей лавины!

Но Учитель ответил властно, как и тогда, в пустыне:

— Отойди от Меня, сатана!

И тот исчез, взметнувшись с утеса темным вихрем.

И Учитель подошел к цветоносному кустарнику, чтобы в последний раз насладиться его нежным дыханием, оживлявшим мысль и кровь сердца. И кустарник сбросил к его ногам все цветы свои с шелестом, похожим на подавленное рыдание:

— Се — идущему на Голгофу!

И тогда небо и земля, цветы и озеро, все, что улавливал глаз и ощущало ухо, благодатно дрогнуло, как грудь, полная очистительных слез.

— Се жертва — Жертве!

— Любви — от любви!

И, приняв цветок, Он медленно двинулся в глубокой задумчивости. Чтобы идти в Гефсиманский сад. А затем на Голгофу и крест.

Пусть такого искушения не было. Но разве оно не могло быть?

Странная рукопись

Старый археолог потерял зрение, разбираясь над этой рукописью, найденной при раскопках города, имя которого неведомо ни одной истории. Но в конце концов он разгадал ее странное содержание. Вот эта рукопись слово в слово.

«Я и мой дорогой ученик, мой молодой друг, вышли из дома ровно в полдень. Чернолицые рабы уже выводили со двора верблюда, навьюченного моими рукописями, моими научными препаратами, и стража дожидалась меня у дверей. Когда мой ученик увидел медные шлемы стражников, его лицо вновь омрачилось. Его скорбный взор внятно оказал мне:

— Тебя уведут сейчас, о мой учитель, и я никогда более не услышу звука твоего голоса! Никогда!

Он тяжко вздохнул, оглядев меня и стражников. Я презрительно пожал плечом. Этот город, где я родился и вырос, где я в продолжение долгих лет неустанно работал во светлое имя мысли, — этот город осудил меня сегодня утром на изгнание, на вечное изгнание.

Старейшины города осудили меня за жестокость.

За жестокость. Что такое жестокость? Все создано мыслью и все существует для нее одной. И кто же назовет жестоким виноградаря, срезывающего виноградные кисти, дабы приготовить из них наилучшее вино?