Бразилия - [59]

— Что такое крузейру?

Она не смогла объяснить.

— Это бумага, которую мы используем в торговле вместо раковин и смолы.

— Я возьму вот это, — шаман показал на кольцо с надписью «ДАР».

— Пожалуйста, только не кольцо! Тристан подарил его мне как знак своей верности!

— Тогда это то, что нужно. В нем заключен дух вас обоих. — Он протянул к ней руку — гамак его качнулся в противоположную сторону — и сделал хватательное движение, понятное без всякого посредничества наркотика: «Дай его мне».

С тяжелым сердцем она сняла с пальца кольцо и положила его в ладонь шамана. На ощупь его рука казалась горячей, как и руки ее детей, когда микробы насморка, кори или коклюша пробирались в их тела. У Изабель словно выбили зуб: она поняла, что уже никогда не сможет вернуть то, что отдала сейчас. Жизнь обкрадывает нас, медленно, отсекая от нашей сущности по кусочку. То, что в конце концов остается от нас, это уже некая новая субстанция.

— Чтобы мое колдовство подействовало, ты должна узнать мое имя. Меня зовут Теджукупапо.

— Теджукупапо.

— Колдовство изменит тебя.

— Я в твоих руках, Теджукупапо.

— У тебя большой дух мужчины и страсть к вольной жизни. Ты совсем не такая, как эта грязная тварь, что пришла с тобой. Она скоро умрет.

— Ах нет, только не милая Ианопамоко! Она была так чудесно добра ко мне!

Теджукупапо недовольно зашамкал, и затычки в отверстиях под нижней губой начали биться о десны.

— Доброта доставляет ей чувственное наслаждение. Ей нравится отдаваться тебе. Она этим доставляет удовольствие себе. Она чувствует в тебе мужчину и… — То, что он сказал, значило просто, что Изабель трахает ее. Он смачно харкнул в затихающий огонь, и угольки в очаге тоненько зашипели.

И все же Ианопамоко привлекли к участию в колдовстве, которое состояло в том, что на все тело Изабель наносилась черная краска под названием женипапу. Ее невозможно было размазывать по всей коже сразу; приходилось рисовать узоры из точек и извилистых линий, какие умеют наносить только индианки, сохраняя необходимую тайную симметрию и последовательность. Этим-то и занималась Ианопамоко, и ей помогали молоденькие девушки из деревни на вершине горы; они наносили краску на сверкающую кожу Изабель маленькими кисточками из щетинок капибары, вставленных в расщепленные бамбуковые палочки. Теджукупапо выдыхал на узоры теплый дым петума, чтобы краска проникла глубже и стала столь же несмываемой, как печать творения Монана. Изабель с трудом сдерживала смех, ощущая, как кисточки щекочут ее, а теплые облака дыма изо рта Теджукупапо проникают в самые интимные расщелины ее тела.

Ее разбирал смех, и потому она с изумлением глядела на щеки Ианопамоко, которые блестели от слез, как и покрытая лавой вершина. Потому что Ианопамоко любила Изабель такою, какой она была. Ночью Изабель пыталась дать понять своей спутнице, что она совсем не изменилась, и занималась с ней любовью яростно и по-мужски грубо, поскольку у изящной индианки стало непросто вызвать трепет любви. Сверхъестественная белизна Изабель была для Ианопамоко частью ее очарования, и Изабель почувствовала себя оскорбленной, поняв это. Только Тристан любил ту ее сущность, которая скрывалась за внешней оболочкой.

Лежа неподвижно под кисточками индианок и куря смесь петума и яже, она стала понимать слова шамана, который между долгими затяжками и теплыми выдохами рассказывал ей о легендарных временах, когда земля была совсем пуста, — ведь Монан только-только сотворил ее. Люди двигались по глинобитному полу общего дома, крытого звездами, которые тогда горели ярче, маленькими стайками, как мошки. Сменялись поколения, люди все шли вперед, преследуя свою добычу, туда, где земля еще не устала от них. А добыча была знатной: то были стада лошадей с бородами на подбородках и костяными деревьями на головах; косматые твари, которые хватали добычу хоботами, — их огромные бивни скрещивались впереди пасти. Вечно убегающие к горизонту стада провели людей по узкому перешейку суши, окруженной с обеих сторон океаном, тем самым океаном, что не был сотворен Монаном, а остался после великого дождя, которым он погасил пожар своей ярости, вызванной людьми еще до рождения Ирин-Маже, отца первого Майры. Те существа, конечно, не были людьми в полном смысле этого слова, но мы называем их людьми. Огонь звался Тата. Воды звались Аман Атоупаве. Монан поместил людей на землю, чтобы они восхваляли его и были благодарны ему за то, что они существуют, но люди хотели только пить кауим и трахаться. Новая земля была обширна, но люди истощили ее, они истребляли дичь, друг друга и не помнили Монана. Люди подошли к другому узкому перешейку, с обеих сторон окруженному синими просторами Аман Атоупаве. Люди прошли по нему, но никто не вышел к ним навстречу, чтобы дать им бой. В новых землях росло много высоких деревьев. Там обитали ленивцы, которые спали на деревьях вниз головой столько, сколько живет человек, и гигантские броненосцы с камнями на хвостах, и маленькие рыбки в реках, которые могут сожрать корову быстрее, чем она успеет замычать от боли. Люди пробирались между деревьями. Они охотились и ловили рыбу, возделывали маниоку, добывали лекарства из деревьев и плели одежды из птичьих перьев. Здесь они обрели покой. Здесь они обрели пространство. Здесь люди были счастливы. Еще раньше Монан придумал женщину. Теперь же он преподнес людям свой последний дар: он изобрел гамак. Только Ту пан, незримо гремящий в небе, и Джурупари, незримо проносящийся по лесу, оставляя после себя смердящий след в воздухе, напоминали людям о времени и о том, что все меняется.