Братья Волф - [12]

Я думал, как все могло так поменяться.

Это меня пугало.

Господи, прошу тебя, благослови Ребекку Конлон. Пусть с ней все будет хорошо…

Как так все меняется в один миг?

Позже, уже в нашей с Рубом комнате, я слышал за стеной, в комнате Сары, жужжание их с Брюсом разговора. В городе было темно, только окна светились — как болячки, словно с кожи города посрывали пластыри.

Единственное, что, похоже, никогда не поменяется, — город в его переходный час между днем и вечером. Он неизменно становится сумрачным и чужеватым, отстраненным от происходящих событий. В городе тысячи домов и квартир, и во всех что-то происходит. В каждой какая-то своя история, но не для зрителей. Никто ее не знает. И никому нет дела. Никто, кроме нас, не знает про Брюса Паттерсона и Сару Волф, никого не волнует лодыжка Стивена Волфа. Никто во всем остальном мире не молится о них и не молится без передышки о Ребекке Конлон. Никто.

В общем, я понял, что только я и остался. Только я и мог бы волноваться о том, что происходит здесь, в стенах моей жизни. У других людей свои миры, о которых стоит волноваться, и в итоге они должны думать о своих делах, как и мы.

Я нарезал круги.

Молился.

Беспокоился о Саре.

Молился, как полоумный дурак.

Это короткая глава, но сделай я ее длиннее, стал бы вруном.

Все, что помню о том вечере: молитвы, треп про вонючую подушку, ногу Стива и напряжение, повисшее между Сарой и Брюсом.

И город снаружи. Это тоже помню.

Будущее: пора отдохнуть.

Мы на краю города, рядом с ним; кажется, протянешь руку — и потрогаешь дома, дотянешься и потушишь огни, что бьют нам в глаза, стараясь ослепить.

Мы рыбачим, мы с Рубом.

Раньше мы никогда не рыбачили, а сегодня вот взялись и рыбачим весь вечер.

Пески у нас уходят в какое-то огромное темно-синее озеро, из которого выныривают звезды.

Вода в озере тихая, но живая. Мы чувствуем, как она колышется под днищем старой потрепанной лодки, которую мы арендовали у какого-то жулика. Нас то и дело качает вверх-вниз. Поначалу нам это не страшно: конечно, ничего не может быть абсолютно устойчивым, но мы знаем, где мы, и озеро дышит не слишком шустро.

Не ловится.

Ничего.

Совершенно. Ничего.

— Бесполезняк чертов, — заводит беседу Руб.

— Говорил тебе, не надо было рыбачить. Кто знает, что в этом озере?

— Души городских мертвецов, — Руб улыбается с какой-то ехидной радостью. — Что будем делать, если кто-нибудь из них попадется на крючок?

— За борт прыгать, чувак.

— Вот уж, на фиг, точно.

Вода опять колышется, и откуда-то, не видно, откуда именно медленно катятся волны. Они подымаются и захлестывают лодку. Они все выше.

И какой-то запах.

— Запах?

— Да, ты что, не чуешь? — спрашиваю я Руба.

Говорю так, будто виню в чем-то.

— Теперь вот ты сказал, и я чувствую.

Озеро уже ходит ходуном, и наша лодка вместе с ним: вверх-вниз, вверх-вниз. Волна бьет мне в лицо, полный рот воды. На вкус она, вот фантастика, жгучая. По лицу Руба я понимаю, что он тоже глотнул.

— Бензин, — говорит он.

— О господи.

Волны немного улеглись, и я оборачиваюсь к лодке, что стоит ближе к городу, почти у самого берега. В ней парень с девчонкой. Парень выходит из лодки на берег, и у него что-то в руке.

Что-то рдеет.

— Нет!

Я вскакиваю и вскидываю руки.

Он не слушает. Сигарета.

Он не слушает, а я вижу, как еще кто-то гребет к берегу, отчаянно. Кто это? Я не знаю и вижу еще лодку, которая тоже спешит, там мужчина и женщина средних лет.

Парень бросает сигарету в озеро. Красно-желтое катится мне в глаза.

Забытье.

7

В четверг Руб еще подбил меня на новую выходку — кое-что отличное от наших обычных грабительских налетов.

Дорожные знаки.

Это и был его новый план.

Еще не свечерело, а он уже все обдумал и сообщил мне, какой знак хочет спереть.

— «Уступи дорогу». На Маршалл-стрит. — Улыбнулся. — Двинем где-то, скажем, часиков в одиннадцать, прихватим ключ у батяни — ну, такой, который регулируется колесиком наверху…

— Разводной?

— Ага, его… Надеваем кенгурухи, идем такие, как ни при чем, типа Марк Во[1] с битой, я влезу тебе на спину, и мы свинтим знак.

— А зачем?

— В каком именно смысле зачем?

— Я спрашиваю, в чем смысл?

— Смысл? — Руб… как бы это сказать?.. Вышел из себя. Возмутился. — Нам не нужен смысл, сынок. Мы малолетки, мы поганцы, у нас нет подружек, полный нос соплей, в глотке скребет как черт-те что, мы в коросте, на нас нападают прыщи, подружек нет у нас — это я говорил? — денег нет, мы на ужин через день жрем грибы, толченные, чтоб были похожи на мясо, заливаем их томатным соусом, чтобы не чувствовать вкус. Какие тебе еще причины? — Брат откинулся на кровати и устремил безнадежный взгляд в потолок. — Мы не просим много, милый Боженька! Ты же знаешь!

Вот и порешили.

Наш следующий набег.

Клянусь, в тот вечер мы были сущие дикари, как и описал Руб в своем словоизлиянии. Сначала меня покоробило, что Руб думает о нас так. Как и я думал. Только Руб этим гордился.

Может, мы и не знали, кто мы, но мы знали, каковы мы, и Рубу всякий вандализм типа кражи дорожного знака виделся для нас таких вполне подходящим предприятием. Уж он совершенно точно не собирался предположить, что мы можем оказаться в каталажке, за решеткой, не отвечающей установленным стандартам безопасности.