Братья Святого Креста - [34]
О, как не похоже было прочитанное мною на ту историю, которой учили жрецы нас, «воспитанников фараона!» Какие мрачные, кровавые страницы приходилось мне перелистывать!
Народ — игрушка в руках жрецов! Фараоны — всесильные фараоны — рабы собственной власти! Не они царствовали, но их заставляли царствовать, оберегали их власть, чтобы править их именем!
И все — могущественная каста жрецов!
Я брал другой свиток. Там излагались обряды служения Озирису и Изиде и пояснялся их символический смысл. Я пробегал их, как нечто уже знакомое мне и мало интересное.
Но вот я напал на папирус, в котором изложено было учение великого Сакия Муни.
С каким упоением предавался я этому чтению! Не самое учение Сакия Муни восторгало меня, но то, что он говорил о человеке. Я не знаю времени, которое я употребил на чтение папирусов, излагавших мудрость индусского учителя: я брал свертки, разрывал их и зажигал, уже не читая. Хранилище оскудевало, мне грозила вечная тьма, но я уже не боялся ее — я жаждал блаженства нирваны!
…Япрочитывал страницы истории великого Египта…
Сама судьба заставляла меня отрешиться от всякой заботы о плоти. Чем дальше текло неизмеримое для меня время, тем меньше и меньше чувствовал я тягость этой плоти и самое ее присутствие. Мой дух как бы отделялся от тела, недвижимо покоившегося на каменном ложе.
Я отделялся от своего тела. Да, я видел его, как сброшенную с плеч одежду, которую я могу вновь надеть или не надеть.
Сходил ли я с ума?.. Так, может быть, объяснит мое состояние человеческая мудрость, так, вероятно, объяснил бы его и сам я впоследствии, когда миновалось время моего заключения и кончилась созерцательная жизнь моего духа.
Но это состояние повторялось в последующие времена моей жизни, всякий раз, когда я вновь умел последовать учению Сакия Муни.
Стоило мыслям моим принять другое направление и возвратиться к той жизни, которая текла за стенами моей темницы, как вид мертвеца, недвижимо лежавшего предо мной, снова возвращал меня к созерцанию, и меня охватывало невыразимое блаженство нирваны, блаженство свободного духа.
Так проходило мое существование. Долгие годы, десятилетия и столетия проносились, как бы минуя меня, ибо что такое наше, по человеческому измерению, время для духа, свободного от тела? Ничто!
Но вот и до моей темницы донеслись звуки извне, и жизнь коснулась меня своим дыханием.
VIII
До той поры ничто и никогда не нарушало тишины, невозмутимой, мертвой тишины гробницы. Я привык к ней, но слух мой, изощрившийся до того, что порой мне казалось, будто я слышу полет пыли, поднимавшейся при моем прикосновении от свитков папируса, уловил шум извне, доносившийся из-за стен гранита.
Я сидел в это время, созерцая лицо Ненху-Ра.
Точно пораженный ударом молнии, вскочил я на ноги. Сердце мое забилось, горячая кровь хлынула к голове.
Я прислушался, весь дрожа и замирая. Шум доносился слышнее и слышнее, и, наконец, громовые крики тысячной толпы раздались под сводами моей темницы.
Звуки человеческих голосов! Сразу поразило меня сознание о неизмеримо громадном времени, проведенном мною в заточении.
Страстное желание жизни, той самой жизни, которую я так презирал еще всего несколько минут тому назад, вдруг потрясло меня.
Увидеть свет солнца, увидеть жизнь, насладиться дыханием, взирать в голубое небо, быть с людьми! О, счастье! О, несравнимое блаженство!..
Я бросился к каменной стене и приложил к ней ухо. Громкие возгласы народа, знакомые мне, опять донеслись до меня. И я в ответ испустил громкий, радостный клик, впервые за целые столетия!
Но звук моего голоса, хриплый, глухой, дикий и мало похожий на человеческий, поразил меня самого.
Я умолк было в ужасе, но лишь только замолк шум извне, как я в смертельном испуге, что я вновь останусь покинутый здесь, снова начал кричать и царапать ногтями гранитные стены.
Я охрип, вместо слов из груди моей вылетали уже только какие-то глухие, сдавленные звуки. Жажда, которой много лет я не испытывал уже, теперь томила меня, губы мои пересыхали, но я все кричал, кричал, посылал проклятия, изрыгал богохульства и, наконец, в совершенном бессилии, но дыша злобой, упал на пол, но и здесь катался по каменным плитам, бился об них головой, царапал и скреб их ногтями до тех пор, пока ногти мои не обломались, кровь обагрила мои руки, и сознание меня покинуло.
Я пришел в себя, и первой моей мыслью было прикончить мое жалкое существование, навсегда разбить хрупкую, гнетущую оболочку моего тела. О, несравненное противоречие, так свойственное человеку!..
С трудом поднялся я на ноги и в последний раз решил взглянуть в лицо Ненху-Ра.
Страшным показалось мне на этот раз лицо мертвеца, так изученное мною в течение долгих столетий: его черты были по-прежнему недвижимо спокойны, величественно важны, но в них явилось и какое-то новое выражение — грозно сжались высохшие губы, и что-то грозное чудилось мне в закрытых глазах…
— Нет, Ненху-Ра, — воскликнул я, — ты сам говорил, что от века начертана судьба каждого! Пусть же совершится должное! Что пользы в земной оболочке, отторгнутой от земной жизни?
Я отвернулся от саркофага и, сжав руками виски, с разбега готов был удариться головой в гранитные глыбы.
