Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг. - [185]

Сейчас перебил меня Закревский. Я нахожу у него здоровое лицо. Все такой же искренний, добрый, принес письмо к тебе. Завтра обедает у нас, а сегодня у Небольсина; остановился у тетки Мельгуновой.

Ну, сударь, был я вчера у Мамоновой, забилась в какой-то чердак у Коппа в трактире[77]. Все та же сумасбродная, валяется на софе, «я очень больна»; возле нее какой-то молоденький иностранец, в передней куча лакеев, ни слова по-русски не знающих. Хочет нанять дом Соймонова по 600 рублей на месяц. Хочет переехать в Васильевское. Хочет ехать на днях (а больна!) в Нижний. Хочет… Что же хочет? Сама не знает. Уверяет, что тебя шесть месяцев не видать: «Ваш брат меня избегает». И я к ней силою ворвался, а то иностранцы не пускают.

Поздравь Каподистрию [Августина] с лентою, очень радуюсь. Закревскому я прочел, что ты пишешь о графине. Вот и князь Виктор Павлович прислал письмо к Загряжской. Бенкендорфа письмо посылаю под открытою печатью, прочти и доставь, запечатав.

Александр. Москва, 22 июня 1833 года

Сейчас были у меня прежде Башилов, а там Иван Васильевич Чертков. Оба любовались на ширмы, которые мы в семье нашей сработали для великой княгини. Они находят, что прелестно и что верно ее высочество возьмет их с собою в Петербург. Желаю, чтобы были ей угодны, а много было работы: все восемь половинок всё разно сделаны, есть отделение карикатур, цветов, китайское, неапольские монашки, французская армия, силуэты, славные певицы (тут и фаворитка великого князя Карадори), фрукты, картинная галерея и проч. Очень удались ширмочки. В субботу Башилов поставит их в кабинет ее высочества. Все ездят смотреть дом великого князя, вновь отделанный, – боюсь, чтобы не замарали ширм моих.

Александр. Москва, 24 июня 1833 года

Я сейчас из Симонова монастыря, девятый день Волкову. Довольно мы все там поплакали; даже и Чертков, как поклонился могиле, не мог не заплакать. Ох, жаль, очень жаль таких людей, какой был покойник. Бог ему воздаст за добрые его дела.

Вчера имел я счастливую минуту, получив твое письмо. Я нездоровый поехал к Софье Александровне, передать ей утешительные слова доброго Бенкендорфа, и сказал, что писал к нему как будто по просьбе ее. Она очень, очень меня благодарила, что я это сделал; ей же в голову иное не шло, как несчастие, ее постигшее. Приезжает Болотовский, также друг Волкова, и говорит ей: «Его уже не воскресить вам, подумайте о себе, о детях, что вы зеваете, напишите Бенкендорфу…» – «Не беспокойтесь, – прервала его Софья Александровна, – нашелся человек, который все это уже сделал за меня, писал, и есть уже ответ». Тут бедная Софья Александровна не могла договорить и заплакала, указывая на меня.

Александр. Москва, 26 июня 1833 года

Великая княгиня изволила прибыть здорова и благополучна сегодня в шесть часов утра, мой милый и любезнейший друг. Цуцкин сказывал, что все было благополучно и остановок нигде не было, он провожал до Москвы от Завидова, куда послал навстречу князь Голицын адъютанта своего Щербатова. Две лошади пали, однако же не околели. Ее высочество вчера кушала в Городне и потом ночлега не имела, и из-за жары ужасной ехала всю ночь. Здесь ждали ее все с вечерень, но разъехались, и был один только Башилов.

Великая княгиня ахнула на ширмы наши. «Откуда это?» Башилов отвечал, что это работа всего нашего семейства. – «Да ведь надобно целый день, чтобы рассмотреть все хорошенько; я очень чувствительна к такому вниманию, я сама его поблагодарю». Башилов показал ей на письмо мое, коим прошу я ее высочество позволить ширмы повергнуть к ее стопам. Она взяла было письмо, чтобы читать, но вошли Апраксина и маленькие великие княжны.

Сегодня и завтра никого не изволит принимать, даже князя Дмитрия Владимировича, очень здорова, свежа, но устала, жара несносна, и из-за этого не поедет даже в собор сегодня. Переделками и пристройками в доме очень довольна. Вот что сию минуту сказал мне Башилов, а прежде имел я записку от него. Вот она. Я не понимаю, как он ноги таскает и как его станет и у себя строить, и в комиссии, и у Михаила Павловича, и так все это скоро у него идет. Васильчикову из флигеля дрянного сочинил целый дом славный, из подвалов сделал бездну жилых покоев хороших для прислуги. Ну слава Богу, что все обошлось хорошо.

Александр. Москва, 29 июня 1833 года

Вчера была здесь пресильная гроза, мой милый и любезнейший друг, она освежила и очистила воздух; но три человека были в самом городе убиты, между прочими башмачник Василия Алек. Обрескова. Увидев грозу, он для избежания сквозного ветра пошел затворить дверь, увидев молнию, перекрестился, и в ту же минуту громовым ударом опрокинуло на него дверь, опалило ему всю бороду и волосы, стало его поднимать, но его не было уже на свете. Работников его тяжело оглушило, а все они были очень близко от него, и старуха-мать, которая одна только не свалилась с ног.

Я обедал с Норовым Абрамом в клубе, где также немало было страху. Быв на дрожках, боялся я быть вымоченным; шло к буре, и мы сели играть в вист, два Норовых и Бугайский; вдруг последовал как будто над головами нашими такой удар (точно как было, по рассказам Фавста, у вас на даче), что все соскочили с мест своих невольно. Бежит вдруг доктор глазной Броссе и говорит, что убило кучера на дворе. Все мы бросились на балкон или вниз; узнать хотел всякий, не его ли убит кучер. Но вышло, что кучера только сшибло с козел, и то от страха, а гром ударил во флигель, и от угловой стены отбило несколько кирпичей. На почтовом бульваре рассекло надвое липу, в Рождественском монастыре ударил гром в главу. Только и слышно, что о подобных рассказах, и всякий прибавляет свои прикрасы.