Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг. - [259]

Кстати, о новостях, мой милый друг. Али-паша не мог защитить своей столицы Янины, султанские войска заняли оную без всякого сопротивления; все его войско перешло тотчас на сторону султана, сам же Али-паша, видевший себе беду, бежал в маленькую крепость с 400 человеками, но полагают, что принужден будет сдаться. Понемногу все от него отпадают; боюсь, чтоб скоро и голова не отпала. Дурак, ему бы наперед все приготовить, и как пришлось плохо, кинуться на судно со своими сокровищами и бежать в Италию или Триест. И хитер человек, да под старость сделал глупость. Вчера видел я Воейкова, коллаборатора Греча. Он в восхищении от статьи твоей, чрезвычайно ее хвалит. Я его спрашивал: напечатают ли в журнале? – «Да как же, мы бы весьма были рады, если б имели чаще подобные интереснейшие статьи». Я очень рад.

Сегодня у князя служит Филарет; он звал немногих к обедне, а в числе и меня. С удовольствием поеду, но наперед здесь надобно отделаться. Иностранная почта только что пришла. Великий князь благополучно доехал до границы, был очень доволен и пожаловал моему офицеру (что при тебе был помощником экзекутора, а ныне объездным офицером) Максимову бриллиантовый прекрасный перстень. Это мне очень приятно. Вот уже при мне второй перстень дается великим князем, да государь пожаловал ему же, Максимову, 1000 рублей, когда он провожал его до Москвы. Нессельроде в больших хлопотах: пора бы пускаться в путь, а фельдъегеря еще нет, которого должен дожидаться. Как это он к 8-му поспеет в Троппау? Дороги портятся, особливо в Белоруссии. У него все готово; коль скоро получит, кому поручить департамент, то тотчас отправится.

Вчера послал я князю представление о покупке места. Дай Бог, чтобы пошло в Комитет, и для нас бы это очень было полезно. Между прочим я ему описываю положение пятидесяти сирот почтамтских, кои, получая только по 70 рублей в год, остаются совершенно без всякого призрения и вступают в службу распутными, не знающими даже грамоты и ни на что не способными. Там бы я завел сиротское отделение, школу, имел бы за ними присмотр и сделал бы из них людей и себе, и службе полезных. Все, что можно было прибрать резонов, все помещены в моем представлении. Что-то Бог даст? Теперь стану одевать почтальонов, надобно еще сшить им, часовым, тулупы, коих совсем почти нет; не знаю, как справиться с моим любезным экономом, которому ничего не втолкуешь, а дела пропасть.

Константин. С.-Петербург, 2 октября 1820 года

Филарет служил прекрасно, с большим благоговением и вместе с тем с большой простотою. После обеда часа с два просидели у князя, болтали. Тут же приехал и Уваров, который вчера только из Москвы прибыл. Потом я завез Николая Дмитриевича домой посреди пресильного мокрого снега, так что и он сам не решился пешком идти. Сегодня был порядочный мороз, и все крыши покрыты снегом. Вечером был у нас Ламсдорф, который, опубликовав в газетах о потере башмаков, нашел их и привез торжествующий к жене. После приехала Хитрова. Эта просидела до одиннадцати часов, так что у меня уже и глаза начали смыкаться.

Говорят, Виельгорский начал говорить, но не читал еще письма, коим ему отказывают в невесте. Все это похождение непонятно; публика, особливо женская, хочет проникнуть в тайну, но до сих пор, кажется, никто ничего не знает.

Александр. Семердино, 5 октября 1820 года

Сидим вчера ввечеру с Наташей, дети слушают, как я им читаю отрывок из журнала «Благонамеренный». Вдруг входит Васька: «Митька приехал из Москвы!» «Письма от Константина», – говорит Наташа. Приносит целую шкатулку от глухого Евсея, между всякою всячиной твои два пакета с №№ 130 и 131. Детям объявлено продолжение чтения вперед, а я ну тешиться твоими письмами.

Мысль о помещении Фавста в Комиссию построения московского собора очень хороша. Поговорю с ним в Москве; да хорошо бы дать место, которое назначили, Руничу, а Рунич еще ничего не знает о себе.

Не поверишь, как меня опечалило известие о бедном Виельгорском. Он, кажется, прекрасный молодой человек. Экие болезни! Я отчаиваюсь в выздоровлении. Каково бедной невесте! Как будто она ему принесла несчастие.

Речь государева еще лучше по-русски. Эдаких речей отроду не бывало. Такие правила и чувства лучше всякой конституции; теперь все бросили мысль о якобы готовящейся вольности у нас, а речь эта много сделала добра у нас.

Я получил письмо от графа Ростопчина, которого карбонары заставили отложить поездку во Флоренцию. Он остается в Париже, собирается опять в Лондон, когда будет там Воронцов, а весною собирается в свои деревни, и через Киев в Москву на короткое время. Он вспомнил, что, в разговорах наших в Париже, я ему говорил об изобилии сена у нас в Белоруссии. Он пишет, что велел мне привезти славного жеребца и пять кобыл для заведения завода лошадиного. Спасибо! Приятно брать и сохранять: у него лошади дивные, подарки султана Селима во время оно; это может сделать значительный доход со временем. Наташе шлет он славного быка и четыре коровы голландские. Я ему писал: «Не становясь сама коровою, Наташа страстно увлекается коровами и много занимается ими в деревне». Он чрезвычайно любезен и даже великодушен, ибо они стоят не менее пятнадцати тысяч рублей. Авось-либо с легкой руки пойдет и у нас славная порода.