Старик так сильно прижимал к себе собачку, что она начала визжать от боли. Судороги сотрясали тело старика. Казалось, душа его пытается вырваться из тела и улететь сквозь туман, через равнину, в город — к певцу, к политику, к миллионеру, к убийце, к братьям и сестрам, живущим там, в городе. Сила желаний старика была столь велика, что его дрожь передалась и мне. Его рука так крепко сжали собачку, что она взвыла от боли. Я шагнул вперед, рванул старика за руку, — собачка упала и продолжала визжать, лежа на земле. Несомненно, у нее было что-то повреждено. Может быть, поломаны ребра. Старик глядел на собачку, лежавшую у его ног, как в тот вечер мастер с велосипедной фабрики, стоя в подъезде дома, глядел на убитую им жену.
— Мы — братья, — сказал он опять. — У нас разные фамилии, но мы братья. Наш отец, видите ли, ушел на корабле в море.
* * *
Я сижу в своем загородном доме. На дворе дождь. Холмы перед моими глазами внезапно исчезают, на их месте расстилается равнина, а за равниной — город. Час назад старик из лесного домика прошел мимо моего окна, но собачки с ним уже не было. Быть может, в то время, когда мы с ним разговаривали, он выжал дух из своей спутницы. Быть может, собачка, подобно жене мастера и ее нерожденному ребенку, теперь уже мертва. Листья дождем сыплются с деревьев, окаймляющих дорогу перед моим окном, — желтые, красные, золотистые листья тяжело падают прямо на землю, дождь немилосердно прибивает их к ней. Им не дано вспыхнуть прощальным золотым блеском в небе. Хорошо, когда в октябре ветер уносит листья далеко по равнине. Они должны исчезать, танцуя.
