Братва. Пощады не будет - [18]

Мне бы остаться одному, отдохнуть от впечатлений, но не мог я вот так просто прогнать коротышку, которого, как видно, никто нигде не ждал.

– Слушай, я все хотел спросить – зачем ты тогда билетами в кино торговал? Ведь бабки, как понимаю, у тебя всегда водились. Верно?

Дантист, казалось, был сильно смущен, даже глаза отвел в сторону.

– Да. Бабки имелись – точно. Но... не мог я на них сестренке подарок купить... Короче, не хотел, чтоб она возилась с игрушкой, купленной на такие деньги... Ворованные!

Я даже немного растерялся от такой неожиданной щепетильности и тонкости души – мне, признаться, подобная мысль и в голову не пришла бы.

– Ну ладно! А спекуляция билетами – чистый благородный труд?

– А что? Тут никакого обмана. Желают – берут, не желают – не берут. И, главное, никакого насилия...

Вечерело. Суетливый шум улиц начал понемногу утихать. Солнце еще не скрылось, но на темной голубизне небосвода уже угадывалась ущербная луна.

Отоспавшийся за день, свежий ветерок без дела бродил по городу, из шалости забираясь иногда в водосточные трубы и весело посвистывая оттуда, призывая своих братьев-ветродуев на игру.

– Ну, пожалуй, простимся, Дантист! – протянул я руку.

– Меня зовут Альберт, – как-то смущенно улыбнулся тот, отвечая на рукопожатие.

– Прощай, Альберт!

– Счастливо, Евгений! Зря все же бабки отдал, они бы тебе еще пригодились.

– Пустяки. Все ол райт.

Не спеша, я направился домой. Какое-то чувство неясного беспокойства заставляло невольно замедлить шаги. Вот и не верь после этого предчувствиям!

Дома меня поджидал наряд милиции и мама с посеревшим лицом, твердившая, как заклинание, что все это недоразумение...

После обыска, на котором в качестве понятых присутствовали соседи, меня, втолкнув в милицейский «газик», доставили в камеру предварительного заключения.

Дело в том, что покойный сержант, еще когда мы были в магазинах, записал, бюрократ, номера мотоциклов, не поленившись стереть грязь.

Как я позже узнал, Генрих, Артист и Серый были задержаны уже в парке – какой-то сознательный гражданин звякнул в дежурную часть, что там дерутся хулиганы.

Следствие и суд прошли для меня кошмарным сном. На суде, уже наголо обритый, я вел себя вызывающе-нагло – только это помогло мне не унизиться до слез.

Мама, мгновенно постаревшая, сидела в зале заседаний, опустив голову, будто это судили ее.

Через день после оглашения приговора мне передали от нее записку: «Первый раз в жизни я рада, что твой отец с нами не живет. Ему не пришлось пережить позора, который принес ты».

Глава 12

Самые тяжкие в неволе, шутят зеки, это первые пятнадцать лет. Потом привыкаешь...

Когда нашу группу в три десятка осужденных наконец отправили на этап в зону, я воспринял это как счастливый лотерейный билет. Тюрьма за полгода обрыдла до предела. Бывало, в камеру на тридцать человек набивали до сотни. Понятно, что за климат, в прямом и переносном смысле, там царил. Дышать было нечем, и братва, озверев от этого ментовского беспредела, готова была по любому пустяку глотку порвать. Даже своему брату заключенному. Плюс ко всему – неудобоваримая тухло-прокислая баланда и постоянная напряженка с куревом и чаем.

Нервы у всех были на крайней точке кипения. Хотели мы уж бунт поднять, но в камере оказался стукач, и самых активно-агрессивных опера быстренько водворили в тюремную больничку. Естественно, для профилактики, сначала сломав им несколько ребер и отбив почки коваными сапогами и резиновыми палками, которые какой-то мрачный шутник окрестил «демократизаторами». Впрочем, кажется, это название появилось попозже – при горбачевской перестройке. Сейчас уже не припомню точно.

Что меня всегда удивляет – своей жестокостью менты, может, рассчитывают перевоспитать уголовников? Тогда они просто дебилы. Ладно бы наш брат сидел за колючкой всю оставшуюся жизнь. Тогда еще можно было бы отыскать в пыточных методах зачатки логики и смысла. Но ведь все мы когда-то выйдем из-за забора. И девяносто девять процентов освободившихся – законченные зверюги, которые отыграются за личные мучения на простых обывателях. Потому как все люди по ту сторону забора зеками воспринимаются заклятыми врагами. Такой вот парадоксальный расклад. И виноваты в этом извращенном восприятии действительности люди в погонах и с дубинками в руках. Между прочим, складывается стойкое впечатление, что работают в тюрьмах и лагерях исключительно садисты и алкоголики, которые не только чужую, но и свою жизнь в грош не ставят. Да и из кого формируется контролерский контингент лагерей? Проштрафившихся, заворовавшихся и спившихся ментов, уволенных из райотделов милиции. Факт общеизвестный.

И какой выход? Нет его – тупик. В эту систему нормальные люди никогда работать не пойдут. Ниже их человеческого достоинства. Надо перестать лицемерить, считаю, и назвать исправительно-трудовые колонии настоящим именем – фабрики преступников. Честнее будет.

Ко мне сокамерники не вязались. Дело тут в уголовной статье, по которой я проходил – семьдесят седьмая – вооруженный бандитизм – внушала братве если не опаску, то почтение. Хотя и срок-то был у меня «детский» – четыре года, так как на момент преступления я еще относился к малолеткам, несовершеннолетним.