Братство волка - [14]

Но уже в следующее мгновение она все поняла.

Сначала женщина попыталась определить, откуда исходит ужасный звук. Замерев от страха, так что кровь застыла в жилах, она затаилась, и даже звук ее собственных шагов, отраженный эхом, показался ей чужим.

Судя по рычанию, которое издавало это животное, оно было уверено в своих силах. В звуках, доносившихся из зарослей, не было ни надрыва, ни отчаяния, ни сомнения.

Суазетт повернула голову, стараясь не делать быстрых движений, но и не медлить. Охваченная страхом, она не знала, как лучше поступить в сложившейся ситуации.

Вдоль оврага, на дне которого она стояла, держа на руках ягненка и прижимая его к груди, шла тропинка. Сам овраг, поросший кустарником, представлял собой обрыв шириной от одного края до другого не больше чем расстояние брошенного камня.

Из грязных зарослей ежевики на нее уставились красные немигающие глаза.

Суазетт вмиг покрылась гусиной кожей. Широко открыв рот, она пыталась крикнуть, но не смогла произнести ни слова. Из ее горла вырвался беспомощный писк, невнятный от страха. Глаза, которые смотрели на нее из густой потрепанной листвы, пережившей недавнюю грозу, моргнули, и она услышала новый рык, мрачный и угрожающий. Животное рычало и шумно вдыхало воздух. Оно не было похоже на все то, что о нем говорили и что она сама болтала, обсуждая его с подружками. Это страшное существо, обитавшее в горах, в пустых лощинах, на борьбу с которым были отданы все силы и которое днем и ночью искали повсюду – начиная от расщелин и нор и заканчивая горными уступами, – вдруг обрушилось ужасом внутри нее самой, как будто вокруг этого грязного оврага задрожали горы и затряслась земля. Не в силах преодолеть панику, Суазетт широко открыла рот, в котором, казалось, скопились плотные комки ужаса, и, дрожа всем телом, закричала: «Нет!» Однако из ее горла не вырвалось ни единого звука. А сверху, над оврагом, собака больше не рычала, а только лаяла, и лай ее тоже был полон ужаса. Суазетт не заметила, что слишком сильно сжимала ягненка, и от этого он начал блеять, тычась ей мордочкой в шею и лицо, засучил ногами, пытаясь лягнуть ее копытцем. Она поднялась на ватные ноги, путаясь в юбке, испачканной грязью и мочой, и бросила ягненка, как будто он вдруг превратился в какую-то мерзость. Потом, заскользив пятками по грязи, женщина стала подниматься вверх и натолкнулась на каменную насыпь, превратившуюся для нее в непреодолимую преграду. Срывая ногти, сбивая в кровь руки и ноги, она пыталась вылезти из оврага. Над ее головой безудержно лаяла собака, а ягненок испуганно блеял, когда из сухих ветвей появилась темная рычащая масса, на которой среди шерсти были различимы лишь когти и клыки.

Глава 5

Самым поразительным был запах. Мало того что все это можно было видеть и слышать, это еще можно было обонять. Здесь стоял смешанный запах козлятины и плесени, влажной земли, холодной соломы, камфары и мазей, а еще стоячего дыма, распространявшегося над прозрачными чашами, закрепленными на железных треногах. В Наварре их называют брацерос; сейчас в них тлели угли, на которые бросали измельченные лекарственные травы, предназначенные для оздоровления воздуха. Считалось, что таким образом он очищается от болезней, как во времена Великой чумы. Запахи, витавшие в больнице, устроенной маркизом, были невыносимыми, и все-таки они были приятнее, нежели в обычных госпиталях.

Больница располагалась в одной из заброшенных башен замка, олицетворяя проявление какой-то утомленной набожности. Каменный алтарь разобрали, а стены обили полотнами серой ткани так, что некоторые витражи частично остались под ними, как и высокие узкие окна. Распятие и статуи некоторых святых не тронули, дабы они утешали больных, лежавших на кроватях, что были поставлены в два ряда. Плиточный пол был выстлан соломой, которую отец Жорж приказал менять раз в неделю. Едва переступив порог заведения, он тут же выдвинув в пользу соломы целый набор аргументов, первым среди которых было выздоровление больных и здоровье окружающих.

Но запах…

Однако, по-видимому, кюре он вовсе не мешал. Старик обращал внимание только на несчастных, лежавших в одних сорочках, хотя на некоторых из них была повседневная одежда, включая штаны. Обычно какая-либо часть тела у бедолаг, чаще всего конечность, была перевязана бинтами, сквозь которые проступала кровь, и многие из них дрожали от лихорадки, хотя были укутаны в покрывала, менявшиеся, вероятно, реже, чем солома на полу. Во всяком случае, на сей счет отец Жорж никаких указаний не давал.

Карандаш, который Грегуар де Фронсак держал в дрожащих пальцах, неспешно запечатлевал на бумаге неясные черты. Лист, приколотый к картонной дощечке, постоянно заворачивался из-за многочисленных прикосновений карандаша и пальцев, растирающих полутона. Животное с распахнутой пастью, изображенное им, не было похоже ни на одного зверя, которого он мог встретить на старом континенте или в Америке. Не было оно похоже ни на одно существо, известное по рассказам: это был не волк и не медведь, не горный лев и не пума…

Чуть склонившись, шевалье сидел на краешке широкой кровати, держа дощечку для рисования в одной руке, а карандаш в другой. Кюре, пристроившись рядом с ним на одноногом табурете, который он принес с собой, расспрашивал мужчину, что сидел к ним лицом в неловкой позе. Перевязанная голова и до плеч перебинтованные руки делали его похожим на мумию. Глаза бедняги постоянно блуждали по всем четырем углам зала, как будто он ожидал какой-то нежелательной реакции со стороны больных. Время от времени он мельком поглядывал на рисунок, приобретавший под рукой художника все более четкие черты, и вздыхал. Грегуар жирной линией выделил контур морды зверя, округлив ее возле ноздрей.