Братство волка - [66]

Во всех этих рассказах о злодействах зверя никогда не говорили о Зубастом Жанно. Может быть, он не мог следовать за своим неутомимым товарищем; может быть, они поссорились; может быть, Жанно наконец понял, несмотря на расстройство своего рассудка, опасность подобной дружбы. Однако те, кому были известны меркоарские происшествия, видели в некоторых нападениях жеводанского зверя доказательства присутствия человека. И действительно, способ, благодаря которому зверь несколько раз избегал преследования, мог подтвердить это мнение.

Отчаяние провинций, подверженных опустошениям этого зверя, дошло до крайней степени. После неудачной охоты, которой распоряжался барон де Ларош-Боассо, было еще множество других охот, то в одном месте, то в другом. Часто двадцать или тридцать приходов объединялись для охоты в том кантоне, куда скрывался волк; самые искусные охотники в королевстве спешили предложить помощь несчастным жеводанским жителям. Сам король послал туда барона д'Энневаля, нормандского дворянина, который слыл самым искусным начальником волчьей ловли во Франции. Вся страна поднималась против общего врага. Как-то двадцать тысяч охотников[2] окружили Прюньерский лес, где поселился зверь. Убить его этой армии не удалось, как и другим, менее многочисленным войскам, предшествовавшим ей. Волк спасался от погони и всегда уходил невредимым. Несколько раз стрелки думали, что окружили его, но все-таки он исчезал, как будто превращался в дым. Собаки не хотели на него нападать и убегали с воем, как только замечали его. Некоторые охотники уверяли, что их свинцовые пули отпрыгивали от его тела. Другие, стрелявшие в него почти в упор, утверждали, что смертельно его ранили, и показывали следы его крови; несмотря на это, через три дня узнавали, что он чудесно излечился от своей раны и опять растерзал какую-нибудь жертву.

Отчаяние сделалось всеобщим, даже скептики начали верить чернокнижию, колдовству. Заказывались обедни, составлялись процессии; по приказанию мендского епископа, святые дары были выставлены во всех жеводанских церквах, как во время язв и общественных бедствий. Огорченный народ не пренебрегал никакими человеческими средствами, чтобы прекратить это бедствие, но со временем оставалась лишь надежда на Бога.

Ларош-Боассо перенесли в Лангонь, в гостиницу вдовы Ришар, едва только его рана это позволила. Эта рана действительно, несмотря на печальное предсказание хирурга, скоро зажила, и барон, понимая, как фальшиво его положение в доме графини де Баржак, поспешил оставить замок. Впрочем, он уехал со всеми военными почестями. Когда он садился в экипаж, владетельница замка вместе с сестрой Маглоар и главными слугами пришла пожелать ему счастливого пути. Моньяк проводил его верхом до границ поместья, где, несмотря на несколько слов, которыми он обменялся с бароном, они расстались внешне дружелюбно.

С этого дня Ларош-Боассо жил в Лангони и, благодаря попечениям деятельной Ришар, Лабранша, егеря, и своего камердинера, друга и кредитора Легри, он скоро выздоровел. Правда, Легри отлучался несколько раз к своему отцу, жившему в одном отдаленном городе, но скоро возвращался к барону, дружба их стала гораздо крепче, чем была. Может быть, желание находиться в обществе окрестных дворян, которые собирались у раненого, чтобы помочь ему переносить скуку уединения, было главною причиной стараний Легри. Гостиница мадам Ришар сделалась теперь местом удовольствий и празднеств; там пили, смеялись, играли в карты беспрестанно, и молодой плебей с поспешностью ухватился за этот случай втереться в высшее общество. Одним утром Легри вошел в комнату, которую барон занимал на первом этаже гостиницы. Мадам Ришар постаралась организовать здесь комфорт: двойные занавеси украшали окна, пол был покрыт ковром, ширмы у дверей защищали от сквозняков, так как был конец осени. Яркий огонь горел в камине. Ларош-Боассо, в великолепном шлафроке, только что выбритый и напудренный, казалось, совсем выздоровел. Только легкая бледность, едва заметная на его мужественном лице, напоминала о его болезни. Он считал золотые монеты, разбросанные на столе, что не мешало ему слушать мадам Ришар, которая, стоя перед ним, по-прежнему свежая и улыбающаяся, забавляла его своей болтовней.

— Я в восторге, что вижу вас на ногах, барон, — сказал Легри весело, — черт побери, как радостно на душе после всех горестей, которые вы нам причинили!

— Благодарю, Легри, — небрежно ответил барон, все считая золотые монеты, — сегодня я чувствую себя недурно; я никогда не был так весел и так полон счастливых надежд.

— Понимаю, — сказал Легри, подмигнув, — ваше занятие заставляет вас видеть все в розовом цвете.

— Что такое триста или четыреста жалких луидоров, которые я выиграл за это время у маркиза де Кастильяка и Вопильера? Должно же мое выздоровление доставить мне что-нибудь приятное? Но вы знаете, Легри, что этих денег мне ненадолго хватит.

В то же время он бросил золото в ящик блестящим каскадом.

— Кстати, мадам Ришар, — обратился он к трактирщице, — этот Фаржо, который каждую неделю приходит узнавать о моем здоровье от имени графини де Баржак, снова пришел?