Братство охотников за книгами - [3]

Шартье резко поставил стакан и распрощался. Белый стихарь на мгновение застыл в дверном проеме, прежде чем прелата поглотили сумерки. А вдруг Вийону все это приснилось? Удастся ли ему обмануть виселицу? Стоит ли доверять словам этого чертова интригана? Все равно он останется под охраной. Впрочем, ради такого ужина можно заключить сделку с самим дьяволом.

В соусе еще плавало немного холодного мяса. Погасли свечи, и в камере стало совсем темно. Это было на руку Франсуа: нож для хлеба и две серебряные ложки можно было незаметно спрятать под лохмотьями.

По-прежнему стоя на пороге, тюремщик зевал от усталости. За стенами тюрьмы расползался ленивый туман, медленно перебираясь через крепостные валы. Наверху уже ясно можно было разглядеть вытянувшиеся в линию бойницы, подернутые ночным инеем. Над крышей донжона раздавались первые крики ворон. Вдалеке колокол звал к заутрене.

Франсуа Вийон еще не написал своей последней баллады.

Под напором ветра резко распахнулась дверь таверны. Водяные брызги и крупные градины намочили опилки и солому, которыми был устлан каменный пол. Заворчали собаки, взревели пьяницы, попрятались под столы кошки. Вдруг разгорелся огонь в очаге, и в красном отсвете заколыхались нечеткие тени. Раздались угрозы и проклятия. В дверях появился человек, с него стекала вода, а на шляпе и на плечах лежали градины, грубо обрисовывая их контуры. На какое-то мгновение он застыл неподвижно, не обращая внимания на царившее вокруг возбуждение, словно портрет во весь рост, вставленный в раму двери. Полы черного бархатного плаща развевались за спиной, как большие крылья. Два штриха словно прорезали этот бесцветный силуэт-призрак, столь неуместный здесь: тусклая безжизненная улыбка и чуть ниже — молочно-белый отблеск лезвия кинжала.

Человек в глубине зала улыбнулся: даже стоя спиной к двери, он понял, кто вошел. В руках он держал кувшин и стакан. Из фаянсового носика полилось темное, почти чернильного цвета вино с резким запахом.

— Добрый вечер, мэтр Колен.

Колен де Кайе уселся напротив приятеля. С широкого плаща стекала ледяная вода. Вийон схватил стакан, одним глотком опорожнил его, распрямил спину и чуть отступил, давая как следует себя разглядеть. После стольких месяцев одиночества так приятно почувствовать внимание старого товарища. Осторожно поставив стакан на стол, Франсуа молча наслаждался этим моментом дружбы. Прожилки на деревянном столе, от которых Вийон не отрывал взгляда, походили на реки, нарисованные на карте незнакомой страны. Еще на этой карте он различал дороги, где они с Коленом устраивали ловушки, леса, где они скрывались, когда жандармы гнались за ними по пятам, деревушки, где их дожидались Марион, Марго, Кюнегонда. Каждое жирное пятнышко — это остров, каждая капля вина — пруд, на берегу которого стоит замок. Такие столы в тавернах — словно верные спутники Вийона в его странствиях. Сколько он их перевидал! Они утешали его, давали силы, принимали на себя его радости и боль, выслушивали сетования, молча терпели насечки, которые он любил делать ножом. Кракелюры — некий тайный язык, ведомый лишь посвященным. Они незаметно подсказывают вам слова и фразы. Не говоря уже о том, что крепкая текстура столов являет собой прекрасную поверхность для письма.

Колен молча смотрел на старого друга. Он давно привык к таким моментам молчания, когда Франсуа покидает его, уносясь в какие-то дали, похоже, общается с ангелами. Или со своим демоном. Колен не сердился на него за это, душа Франсуа — странница.

Буря снаружи стихла. В полной темноте возобновилась работа. Колен слышал глухие удары молотка, хриплый скрежет механизмов, приглушенные приказы бригадиров, крики ослов, которых освобождали от ноши, вопли коммивояжеров на венецианском, немецком, арабском языках. Завтра на заре во что бы то ни стало начнется Лионская ярмарка.

— Ты беспокоишь меня, Франсуа. Я думал, ты угостишь публику какими-нибудь ловкими куплетами. Школяры тоже удивлены твоим молчанием. Они надеялись услышать новые вирши, сочиненные в тюрьме, мятежные песни. А ты ни мычишь, ни телишься.

— У школяров давно уже другие песни. Книготорговцы списали меня со счетов.

— Ошибаешься, Вийон. Твои песни распевают во всех кабаках. Стихи продаются повсюду из-под полы. Их передают друг другу придворные, декламируют в салонах. И даже судейские не отказывают себе в удовольствии!

Колен открыл котомку, достал оттуда кусок сухой колбасы, нарезал тонкими кружочками. Франсуа жевал, следя взглядом за снующей туда-сюда служанкой, — видимо, размышлял о том, как проведет ночь. Над заляпанным фартуком женщины свисала морщинистая грудь.

— Мне стукнуло тридцать два, мой славный Колен. От дуэлей и любовных историй остались одни шрамы. А от моих воровских трофеев — ни единого экю…

Колен слишком хорошо знал друга, чтобы попасться на эту удочку.

— Зато у меня теперь есть вот это!

Вийон протянул список отобранных Шартье произведений, которые должны были соблазнить Иоганна Фуста и побудить его поставить свои печатные машины на службу французскому двору. Это были тома из королевских архивов, а также из тайных собраний Парижской епархии. Каждому произведению сопутствовало описание, причем весьма лаконичное, так что лишь посвященный понимал, какую ценность представляют собой эти труды. Колен быстро просмотрел скучный перечень, решительно не понимая, что могло вызвать такой восторг.