Которого я едва не убил когда-то… Или все же убил?
– Братиш, - наконец, глухим тяжелым голосом перебил его я. - Знаешь, я все хотел сказать тебе, да не представлялось возможности. С самого дня суда хотел тебе сказать…
Мне почудилось, или в этих холодных глазах и правда промелькнуло что-то похожее на страх?
– Шурка, - улыбка распирала мое лицо, ибо я понял, что он все-таки был здесь, мой младший брат Шурка. Я чувствовал это, уже так трудно было сдержать его внутри. - Шурка, а ты, быть может, даже и не поймешь теперь, братиш…
Я шагнул к нему, и он тревожно стрельнул глазами в сторону своей двери, явно подумывая, а не позвать ли ему на помощь своего Костю.
– И все же послушай…
Мои руки сами потянулись, без труда поймали в чаши ладоней его не успевшие отстраниться, узкие, бархатные под тканью халата плечи.
– Прости…
В акустике лестничной клетки мой голос прозвучал, как торжествующий аккорд Баха, величественный и страшный одновременно. Плечи Шурки плавились под моими ладонями, он смотрел мне в лицо. В его глазах - сталь и вызов. Он думал, я не смогу.
Но я уже смог.
– ПРОСТИ МЕНЯ, ШУРКА!
Мой голос грянул в коридоре всесокрушающей волной. Я повторял эту фразу, а он кричал мне какие-то слова, и где-то далеко хлопнула дверь. Все мои мышцы пели от желания ощутить под собой твердость и бьющую угловатость ступеней, и я знал, что мы будем падать очень долго, переплетаясь конечностями и теряя нить времени, пока не долетим до низа перемешанным комком общей крови и общей плоти.
Одинаковой.
Разве не смешно?
Аллилуйя!
Я не смогу тебя отдать.
Аллилуйя тебе, мой маленький братик Шурка!
Я люблю тебя. Больше всего на свете…
– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
