Брат убийца - [46]

...коснется ее теплой, живой кожи. Ветер теребит ее волосы – все мельчайшие детали всплыли в памяти Деррона...

Ноги понесли его прочь, обратно на дорогу. Мимоходом он отметил, что Винченто сидит на старом месте, один. Но в монастырь Деррон не вернулся. Могучий собор на холме манил, и Деррон не спеша начал взбираться наверх.

Брат Иованн с печалью смотрел на крестьян, а слова его были обращены к плескавшейся рыбине.

– Брат-рыба, я вернул тебе свободу. Не потому, что нам не нужна пища, а чтобы ты мог восхвалять Господа, посылающего всякую благодать – рыбу удильщику, свободу рыбе.

Иованн грустно покачал головой.

– Как часто забываем мы воздать благодарность, тратим усилия, чтобы обогнать ближнего!

Рыба выпрыгнула, плеснула. Словно воздействие духа, пока она висела на крючке, лишило ее разума.

Иованн грустно смотрел на карликовый рыбий шторм.

– Утихомирься, брат-рыбка! Довольно! Живи в воде, а не на жгучем воздухе! Благодари своим рыбьим способом!

Плеск утих. Остатки пены унесло течением. Тишина нависла над берегом. Крестьяне подняли руки в знаке клина, обменивались быстрыми взглядами. Кажется, они не прочь были взять ноги в руки и смыться, но не осмеливались. Брат Саил, сам похожий на вытащенную на берег рыбу, смотрел то на реку, то на брата Иованна.

Иованн поманил Саила в сторону.

– Я хочу уединиться на час, помолиться и попросить у Святейшего очищения от гнева и гордыни. И чтобы у этих бедных людей был добрый урожай. Поступи и ты так же.

Саил остался стоять с открытым ртом, а Иованн пошел к монастырю.

Пока Деррон поднимался по ступеням к собору на холме, ощущение присутствия любви померкло. Ее гены сейчас разбросаны в двух тысячах ее предков, в их хромосомах, и ближе к ней не подобраться. Он знал, непроницаемая стена парадокс-петель отсекла возвращение в дни его собственной молодости.

Но он не мог простить ее гибели, ее смерти вместе с миллионами остальных, простить, что она покинула мир и бросила его одного.

Крыша монастыря уже была ниже его ног. Он увидел опустошенную паводком долину. У. поворота лестницы миновал деревце и с болью осознал, что через три сотни лет оно станет мощным корявым стволом, с тяжелой густой кроной, дающей много прохладной тени. Он и она будут стоять рядом, будут смотреть на долину, выбирая холм – вот тот самый, где сейчас не росло деревьев, чтобы построить там дом и вырастить детей.

Но он поднимался и чувствовал – остановись он на миг, и уже не найти сил продолжать подъем. Вот и главный вход собора. Память сразу узнала узор плиток на площадке. Через триста лет здесь будут ступать их ноги. Зачарованный серым камнем фасада, он вспомнил живую изгородь, статуи – неужели все, что он видит и слышит, не подтвердит ожидания? Юность и любовь здесь, еще живы, а война и скорбь – только проходящий страшный сон.

Дождь и солнце пробудили ветви живой изгороди, они снова зеленели. Но ее голос больше не зазвучит здесь, даже если он простоит перед входом до скончания веков. Ему захотелось упасть на колени и заплакать навзрыд, или молиться: сознание утраты было невыносимо. Но прошли долгие секунды, и он с этим смирился.

Или начал смиряться. Он понимал: для этого нужно время. Но знал, что если это началось, то уже не остановится и теперь он не упадет. Плакать он уже не будет: он будет жить.

Он вошел в собор, двинулся вдоль нефа, между рядами колонн. Колонны отделяли неф от боковых пределов, он был не очень широк – всего футов тридцать, но огромен в остальных измерениях – триста футов длиной, а несущие балки вогнутого свода поднимались над полом на сотню футов. Да, здесь довольно места, чтобы укрыться и богу, и берсеркеру, или дезертиру, который давал путающую жизнелинию на экранах Сектора.

Из-за суеверия сражающихся или по счастливой случайности, но война сюда не ворвалась. Даже стекла прекрасных витражей полностью уцелели, пылали сейчас многоцветным взрывом красок, воспламеняли полумрак собора. Боковые ступени еще не успели стереться – им было не больше сотни лет.

Когда Деррон подошел к центральной части, где пересекались неф и трансеп, боковым зрением он уловил движение. По боковому проходу приближался монах, надвинув серый капюшон.

Деррон вежливо кивнул.

– Добрый день, почтенный брат.

Только тут его поразило – как успел один из монахов обогнать его, первым добраться до храма? Он всмотрелся пристальней и увидел, что лицо под капюшоном было совсем не человеческим лицом. И руки, метнувшиеся к нему, когда монах одним прыжком покрыл расстояние между собой и Дерроном, были из фальшивой плоти, и эта плоть уже раскрывалась на кончиках пальцев, выпуская стальные когти.

Худощавый монах брел по древней дороге к монастырским воротам. Он миновал арку, и Винченто уже вздохнул с облегчением – человек пройдет мимо, как вдруг монах остановился, изменил курс и направился к ученому.

Он остановился в нескольких шагах, он улыбался, весь испачканный грязью, но с просветленным добрым лицом.

– Бог наградит тебя, Винченто, ты уделил еду мне и моему товарищу.

– Бог знает, его благосклонность мне необходима, брат, – коротко ответил Винченто. Странно, его не задела простая форма обращения. Стоявший перед ним грязный попрошайка как бы находился вне рамок социальных статусов и условностей.