Брат Томас - [2]

Они — иссиня-черные, постоянно меняют форму, субстанции в них не больше, чем в тенях. Звуков не издают, размером со среднего человека, частенько передвигаются как кошки, стелются по земле.

Тот, что появился в аббатстве, шел выпрямившись, черный, бесшумный, что-то в нем было и от человека, и от волка. Быстрый, мрачный, зловещий.

Трава не приминалась под его ногами. Если бы он шел по воде, по ней не расходились бы круги.

В фольклоре Британских островов бодэч — злобное существо, ночью проникающее в дом по дымоходу и крадущее детей, которые плохо себя ведут. Этим бодэч напоминает агентов департамента налогов и сборов.

Но я видел и бодэчей, и налоговых инспекторов. Они не уносили детей, которые плохо себя вели, или взрослых, уклоняющихся от уплаты налогов. Хотя мне приходилось видеть, как входят они в дом через печные трубы (и через замочные скважины, щели в оконных рамах, зазоры между дверью и дверной коробкой), легко, будто дым, меняя форму, и у меня нет для них другого названия.

Их нечастое появление — всегда повод для тревоги. Эти существа, судя по всему, вампиры, пьющие души, а не кровь, и им ведомо будущее. Они собираются там, где грядет резня, бойня или ужасная катастрофа, потому что кормятся человеческими страданиями.

Хотя Бу был храбрым псом, он отпрянул от проходящего рядом призрака. Черные губы растянулись, обнажив белые клыки.

Фантом остановился, словно для того, чтобы подразнить собаку. Бодэчи, похоже, знают, что некоторые виды животных могут их видеть.

Не думаю, что им известно и о моей способности видеть их. Если б знали, уверен, они проявили бы ко мне не больше снисхождения, чем проявляют исламские фанатики, когда у них появляется желание обезглавливать свои жертвы или отрубать им конечности.

При виде бодэча мне прежде всего захотелось отскочить от окна и пообщаться с пыльными катушками под моей кроватью. Тут же я понял, что возникла и потребность облегчиться.

Сопротивляясь и трусости, и зову мочевого пузыря, я метнулся из моих апартаментов в коридор. На третьем этаже гостевого крыла располагались две маленькие квартирки из двух комнат каждая. Вторая в настоящий момент пустовала.

На втором этаже сердитый русский, несомненно, хмурился во сне. Но толстые стены и полы аббатства не могли пропустить мои шаги в его сон.

У крыла для гостей своя винтовая лестница, с гранитными ступенями между двух стен. Ступени черные и белые, напоминающие мне арлекинов, клавиши пианино и старую песню Пола Маккартни и Стиви Уондера.[2]

Хотя каменные ступени не прощают спешки, а чередование черного и белого может дезориентировать, я помчался на первый этаж, рискуя подпортить гранит, если б упал и стукнулся об него головой.

Шестнадцатью месяцами раньше я потерял самого дорогого мне человека и обнаружил, что мой мир в руинах. Тем не менее торопливость мне не свойственна. Пусть меня и лишили многого, но у моей жизни по-прежнему осталось предназначение, вот я и пытаюсь осознать, ради чего живу.

Не запачкав ступени ни кровью, ни ошметками мозга, я пересек большую гостиную, где темноту разгонял только один ночник, толкнул тяжелую дубовую дверь с панелью из цветного стекла и увидел, как мое дыхание белым паром вырвалось изо рта в морозную ночь.

В крыле для гостей расположен внутренний двор с небольшим прудом, у которого так хорошо думается, и статуей святого Варфоломея из белого мрамора. Кажется, он считается наименее известным из двенадцати апостолов.

Во внутреннем дворике святой Варфоломей, со строгим лицом, стоит, приложив правую руку к сердцу, а левую вытянув перед собой. На ладони, обращенной вверх, лежит вроде бы тыква, но, возможно, и кабачок.

Символическое значение что тыквы, что кабачка от меня ускользает.

В это время года воды в пруду нет, как нет и запаха мокрого известняка, который поднимается от облицовки. Вместо этого я унюхал очень слабый запах озона, как после молнии в весеннюю грозу, задался вопросом, откуда он взялся, но останавливаться не стал.

Колоннадой прошел к двери в приемную крыла для гостей, пересек темную комнату, вернулся в декабрьскую ночь через парадную дверь аббатства.

Наш белый дворовый пес Бу, помесь немецкой овчарки и ретривера, стоял на дороге, на том самом месте, где я его и видел в окно третьего этажа. Он повернул ко мне голову, когда я спускался по широким ступеням. Странный блеск, свойственный глазам животных в ночи, у Бу начисто отсутствовал.

Под затянутым облаками небом большая часть просторного двора скрывалась в темноте. Если бодэч находился где-то там, увидеть его я не мог.

— Бу, куда он пошел? — шепотом спросил я.

Он не ответил. Жизнь у меня странная, но не настолько, чтобы ее составной частью были говорящие собаки.

Тем не менее по ведомой только ему причине пес сошел с асфальта, двинулся налево, мимо внушительного здания аббатства, будто высеченного из скалы, такими узкими были швы между камнями.

Даже легкий ветерок не шевелил ночь, темнота висела со сложенными крылами.

Высушенная зимой желто-коричневая трава хрустела под ногами. Шума от меня было куда больше, чем от Бу.

Чувствуя, что за мной наблюдают, я посмотрел на окна, но никого не увидел, свет нигде не горел, только свеча мерцала в моих апартаментах, ни одно бледное лицо не прижималось к стеклу.