Брат Томас - [14]

И, насколько я знал, за многие столетия ни один из этих людей не взорвал монастырь.

Разумеется, всего я знать не мог. Учитывая огромный объем знаний, накопленных в самых различных сферах человеческой деятельности, я бы выразился точнее, говоря, что не знаю ничего.

Возможно, монахи-ученые когда-нибудь случайно и разносили монастырь по камешку. Но сознательно этого не сделал никто, в этом я практически не сомневался.

И я просто не мог себе представить, что брат Джон, филантроп и пекарь-любитель, которому удавались такие вкусные пирожные, сидит в тускло освещенной лаборатории и, хихикая, как иной раз хихикают в фильмах безумцы-ученые, планирует уничтожение мира. Но при всей его гениальности он оставался человеком, поэтому меня бы не удивило, если бы в какой-то момент он в тревоге оторвался от очередного эксперимента и ахнул, аккурат перед тем, как превратить аббатство в облако пара.

— Чему-то подобному.

— Сэр?

Он поднял голову, чтобы вновь встретиться со мной взглядом.

— Да, возможно, к чему-то подобному.

— Чему-то подобному, сэр?

— Ты спрашивал, может ли моя работа привести к взрыву или в результате ее может случиться что-то подобное. Я не вижу, как может она взорваться, это я про мою работу.

— Ага. Но может произойти что-то подобное?

— Может, да, может — нет. Кто знает?

— Но может и да. Что именно?

— Все, что угодно.

— Как это все, что угодно? — спросил я.

— Все, что можно себе представить.

— Сэр?

— Возьми еще пирожное.

— Сэр, представить себе можно все, что угодно.

— Да. Это правильно, воображение не знает границ.

— То есть все, что угодно, может пойти не так?

— Может — не означает, что пойдет. Любая ужасная катастрофа может произойти, но, вероятно, ничего такого не случится.

— Вероятно?

— Вероятность — важный фактор, Одд Томас. Кровяной сосуд может лопнуть в твоем мозгу, убить тебя буквально через мгновение.

Я тут же пожалел, что не взял второе пирожное.

Он улыбнулся. Посмотрел на часы. На меня. Пожал плечами.

— Видишь. Вероятность небольшая.

— Если случиться может что угодно и, допустим, это случилось, могут в результате этого многие люди умереть ужасной смертью?

— Ужасной?

— Да, сэр. Ужасной.

— Это субъективная оценка. Ужасная смерть для одного может не быть такой уж ужасной для другого.

— Ломающиеся кости, разрывающиеся сердца, раскалывающиеся головы, горящая плоть, кровь, боль, крики… вот про какой ужас я говорю.

— Может, да, вероятно — нет.

— Опять вероятно.

— Скорее всего, они просто перестанут существовать.

— Это смерть.

— Нет, тут другое. После смерти остается труп.

Я уже потянулся за пирожным. Убрал руку, не взяв одно из двух, лежавших на тарелке.

— Сэр, вы меня пугаете.

Сидящая на земле синяя цапля удивляет, когда встает на свои длиннющие ноги-палочки. Вот и брат Джон, когда он поднялся с кресла, вроде бы вытянулся еще сильнее с того момента, как я видел его в последний раз.

— Я и себя напугал, очень напугал, и страх этот со мной уже несколько лет. Со временем учишься с ним жить.

Встал и я.

— Брат Джон… какую бы работу вы здесь ни делали, вы уверены, что ее нужно продолжать?

— Мой разум дарован мне Богом. Моя святая обязанность — использовать этот дар.

Я его очень хорошо понимал. Когда одна из душ мертвых, погибших насильственной смертью, приходит ко мне за справедливостью, я всегда чувствую себя обязанным помочь бедняге.

Разница в следующем: я полагаюсь на здравый смысл и что-то такое, что можно назвать шестым чувством, тогда как в своих исследованиях брат Джон использует исключительно свой интеллект.

Шестое чувство — нечто магическое, предполагающее наличие сверхъестественного уровня. Человеческий интеллект, однако, при всей его мощи и триумфах формируется исключительно в этом мире, а потому способен ошибаться.

Руки этот монах, как и мозг, получил от Бога, но он мог воспользоваться ими и для того, чтобы душить детей.

Я не счел нужным напоминать ему об этом. Только сказал:

— Мне приснился кошмар. Я тревожусь из-за детей, которые живут в школе.

В отличие от сестры Анжелы он не сразу понял, что слова о сне — ложь.

— В прошлом твои сны становились явью?

— Нет. Но этот был очень… реальным.

Он натянул капюшон на голову.

— Старайся, чтобы тебе снилось что-то приятное, Одд Томас.

— Я не могу контролировать свои сны, сэр.

Он отечески обнял меня за плечи.

— Тогда, может, тебе не стоит спать. Воображение — это жуткая сила.

Я не помнил, как пересек комнату вместе с ним, но теперь кресла остались позади, а передо мной беззвучно открылась дверь. За дверью находился вестибюль, залитый красным светом.

В одиночестве переступив порог, я повернулся, чтобы посмотреть на брата Джона.

— Сэр, становясь из просто ученого монахом-ученым, вы не подумывали о профессии продавца покрышек?

— В чем соль?

— Это не шутка, сэр. Когда моя жизнь стала слишком уж сложной и я больше не мог быть поваром блюд быстрого приготовления, я подумывал о том, чтобы уйти в мир покрышек. Но вместо этого пришел сюда.

Он молчал.

— Если бы я стал продавцом покрышек, помогал людям выбрать хорошую резину по адекватной цене, то приносил бы пользу. Если бы я мог быть продавцом покрышек и никем больше, всего лишь хорошим продавцом покрышек, имеющим возможность вечером вернуться в маленькую квартирку к девушке, которую когда-то знал, мне бы этого хватило с лихвой.