Брат мой, ящер - [13]

— А под ними, учтите, еще три тысячи долларов по сто долларов и столько же евро.

Ирина Сергеевна вдруг рассмеялась.

— Вы чему?

— Я вдруг вспомнила сцену из булгаковского «Мастера и Маргариты», когда там со сцены в зал летели бутафорские деньги.

— Мне бы, конечно, следовало бы обидеться, но я вас понимаю. Современный человек готов ко всему, но только не к чуду. Тут и материалисты виноваты, но главное в том, что чудо потому и чудо, что оно редко. Так сказать, штучный товар. Посмотрите налево. Что вы видите?

— Обменный пункт. Их, говорят, в Москве больше, чем во всем мире вместе взятом.

— Вот и отлично. Войдем, и вы разменяете столько долларов, сколько вам нужно.

— Но я же…

— Не возражайте, самодостаточная женщина. Или вы их сполна отработаете, либо, если вы, в конце концов, откажетесь от моего предложения, будем это считать моим маленьким подарком.

— Ну, я просто не знаю, что и сказать…

— А вы и не говорите, достаньте долларов двести — и вперед.

— Я боюсь, такая пачка… Говорят, иногда в обменниках специально выслеживают людей с деньгами, а потом…

— Друг мой, вы что-то забыли.

— Что?

— Обернитесь назад. Кого вы видите в пяти шагах?

— Гаврикова и Антона…

— Так что ничего не бойтесь. И не рассматривайте обменный курс с таким тщанием. Несколькими рублями больше, меньше — какое это имеет значение для тех, кто уже вошел или по крайней мере собирается войти в страну чудес?

Сонная кассирша в обменном пункте равнодушно сунула две стодолларовых бумажки под свою лупу и столь же равнодушно отсчитала рубли.

Они вышли на улицу, и Иван Иванович улыбнулся:

— Ну как бутафория? Ладно, нога может пройти сама собой, хотя бы на время. Но сколько шансов на то, чтобы в сумке скромной заведующей лабораторией, которая уверена, что в ней около двухсот рублей, вдруг совершенно случайно оказалось двадцать пять тысяч рублей, три тысячи долларов и три тысячи евро? И вообще, придумайте какой-нибудь самый невероятный вариант, чтобы разумно и рационально объяснить наличие этих денег. Причем минут десять тому назад, когда вы доставали носовой платок, этих денег там не было, вы бы их наверняка заметили. Их просто нельзя было не заметить, они ведь лежали сверху. Ну-с, какие вы можете предложить хотя бы не окончательно безумные объяснения, кроме чуда? Пришельцев в тарелках на Петровке в последние минуты вроде не было, во всяком случае, мы их не замечали. Да и прохожие идут себе по своим делам, в небо никто не всматривается. Насильники из-за угла на нас не кидались, безжалостно всовывая в сумочку деньги… Ну, не знаю, моей фантазии больше ни на что не хватает. Давайте вы, милый друг. Вы как-никак доктор наук.

Ирина Сергеевна глубоко вздохнула.

— Я сдаюсь. — Она тихонько засмеялась. — Мне бы рвануть сейчас кофточку на груди и заголосить на всю Петровку: «Вяжите меня, добрые марксисты-ленинцы…»

— Ну, положим, добрых марксистов-ленинцев не бывает.

— Ладно, вообще материалисты, вяжите меня, я впала в самый беззастенчивый идеализм и начинаю верить в чудеса…

— Ну, кофточку-то зачем рвать, она вам очень идет. — Иван Иванович помолчал минутку, словно тщательно подбирал слова и продолжал: — Как вы думаете, для чего я все это проделываю? Произвести на вас впечатление? Подкупить вас? Нет. Вовсе нет. Мне хочется подготовить вас к предложению, которое я вам сейчас сделаю и которое невозможно принять или даже всерьез обсуждать без уверенности в каких-то моих возможностях, выходящих за пределы обычного повседневного опыта.

Начнем издалека. Вы, разумеется, представляете, хотя бы в общих чертах, как устроен человеческий мозг. Не обижайтесь, я понимаю, что морфология мозга — это не ваша узкая специальность. Природа, как известно, в процессе эволюции ломать ничего не любит. Она действует по принципу ломать — не строить. Надстраивать — да. Встраивать — да. Но не уничтожать. Вы не сердитесь за менторский тон, дорогая Ирина Сергеевна? Насколько я знаю, вы не очень любите, когда вас поучают…

— Есть такой грех.

— Ну, раз вы чистосердечно признаетесь, вернемся к эволюции. Тот же принцип матушка-природа применила и к мозгу гомо сапиенс. В самой его глубине, ближе к спине, находится спинной мозг, часть, которую некоторые ученые называют мозгом рептилий — мы унаследовали ее от наших далеких предков, — ползающих и летающих ящеров. Интересно, что до сих пор мы храним о них смутные и, похоже, не самые милые и приятные воспоминания даже в языке. Ведь они были врагами, и млекопитающие, в том числе и предки людей, заняли их место только тогда, когда они исчезли с лица земли. Например, выражение «хладнокровное убийство». Хладнокровное, то есть совершенное существом с холодной кровью. Ящерами. Да и к змеям отношение у нас самое недоброе. Далее идет более поздняя лимбическая часть и, наконец, венец развития — кора больших полушарий. Рептильный комплекс заведует нашей агрессивностью, половым инстинктом, ритуальным поведением и склонностью к иерархии.

Никаких дьяволов, никакого сатаны, никаких шайтанов людям, строго говоря, и не нужно было придумывать. Они их носят в себе, в своем рептильном комплексе. Могущественных, злобных и не знающих, что такое пощада или тем более любовь, если отбросить инстинкт производства потомства. Потому, что только свирепая ненависть к чужаку помогала выжить в том жестоком мире. Да, иногда коре больших полушарий, культуре и Богу удается подавить древние злые силы и инстинкты, даже не иногда, а в большинстве случаев, но очень часто они бессильны против своих внутренних древних противников. Может быть, вы заметили, что зло дается нам во много раз легче, чем добро. Зло естественнее и древнее. И религии, которые использовали ненависть, распространялись быстрее и легче, чем религии, основанные на идее добра. Хотя и религии добра на практике тоже очень часто скатывались ко злу. Зло ведь легко примеряет на себя самые разные одежды. Но вернемся к спинному мозгу.