Брат мой, враг мой - [7]

Этот Глаукон изобрел также и якорь; и вот вскоре его сограждане стали заплывать в скалистые бухточки, где другие корабли не могли устоять на месте. А чтобы охранять богатства, которые его родной город нажил на торговле, Глаукон изобрел замок и ключ. Капитан океанского парохода, вошедшего в порт, слесарь да фабрике площадью в десять акров и хозяин дома, запирающий входную дверь, не знают имени изобретателя, да им и в голову не приходит поинтересоваться этим, но за их спиной стоит человек, живший тридцать веков назад; они, не оглядываясь назад, взяли из его рук то, что в этот момент им нужнее всего.

В ранней юности Дэви читал всё без разбора и однажды задумался над возрастом мира по сравнению со сроком человеческой жизни. Он взял указанный в библии срок – три раза по двадцать лет и ещё десять – и был глубоко поражен, обнаружив, что с доисторических времен, со времен тьмы, испещренной огненными искрами, прошло меньше сотни человеческих жизней.

«Не может быть, – возмущался он, охваченный первобытным страхом, – не может этого быть! Меньше ста человек!» Дэви всмотрелся в ночной мрак: мимо прогрохотал трамвай – цепочка освещенных окошек, буравящих черную темноту. На этом тряском островке, возникшем из тьмы в одном конце широкой улицы и пропавшем во тьме на другом её конце, уместилась жалкая горстка людей, которой хватит, чтобы образовать цепь от нынешнего «сегодня» до далекого, туманного, первобытного «вчера», когда человек был диким, затравленным существом с рассудком запуганного ребенка.

С тех пор, как Дэви осознал это, у него появилось ощущение, что толща веков не так уж непроницаема. Ему уже не казалось, что мир создавался неторопливо, а прогресс двигался скачками и зигзагами по медленно катящимся столетиям. Ибо, когда человек впервые заставил землю работать на себя, не взирая на её нравы и обычаи, тут-то и произошел ошеломительный взрыв – взрыв творческой энергии, которая с тех пор бушует всё сильнее и сильнее, растекаясь во все стороны с сумасшедшей скоростью.

Кен тоже иногда, играючи, вычислял временные промежутки, укорачивая или удлиняя их ради умственной гимнастики, но для Кена это всегда было только забавой. В успокаивающем присутствии Кена Дэви мог передохнуть от жуткого ощущения краткости человеческой жизни. Однако в отсутствие Кена и при Нортоне Уоллисе эти мрачные мысли возвращались снова, ибо жизнь Нортона Уоллиса, безусловно, входила в те немногочисленные десятки человеческих жизней, которые являются вехами на всем протяжении истории человечества, как редкие фонари вдоль пустынной улицы.

Маленький паровой двигатель, который Уоллис, служа в Милуоки в фирме «Моторы и котлы», смастерил в часы досуга, становился всё больше по мере того, как он над ним работал. В 1892 году он приделал мотор к карете и обучил рабочего из Лансинга управлять им, но покупателей на второй такой экземпляр не нашлось. Пять лет спустя в городе Расине он вошел в компанию с бывшим кузнецом Картером. Они назвали свой автомобиль «дофином». За три года было продано семь таких сделанных вручную «дофинов», после чего компаньоны решили прикрыть дело. К тому же Уоллис начал понимать, что поршневой двигатель имеет существенные недостатки.

Если Уоллис в юности знавал старика, которому было столько лет, сколько Уоллису теперь, то этот старик, вероятно, слышал нестройные мушкетные выстрелы Революции, ссорился в тавернах из-за Томаса Джефферсона и своими глазами видел изрыгающее дым чудовище – первую паровую машину. А сейчас Нортон Уоллис сидит у окна, где светлее, и шлифует деталь для двигателя, который, быть может, когда Дэви станет стариком, помчит людей сквозь полночное безмолвие безвоздушного пространства к новой, ещё не открытой планете.

Дэви отставил в сторону пустой бак из-под ацетона и заправил двигатель авиационным бензином.

– Сегодня я вам принес-по пяти галлонов того и Другого, – обратился он к спине Уоллиса. – Завтра мы весь день пробудем в университете – у нас выпускной экзамен.

– И вы, конечно, уверены, что выдержите? – не оборачиваясь, спросил Уоллис. От холодной, беспричинной злости голос его стал язвительным и ломким.

– Ясно, выдержим. Мы с Кеном можем экзаменоваться хоть сейчас.

– Что ты мне рассказываешь про Кена! Кен никогда не поступил бы в колледж, если бы ты его не заставил. Все думают, что ты тянешься за Кеном, потому что он болтает, а ты помалкиваешь. Да, ты таскаешься за ним по пятам, но только, чтобы убедиться, что он делает всё так, как ты хочешь.

Дэви промолчал, смущенный далеким воспоминанием. Он старался не обращать внимания на зашевелившееся в нем сомнение, потом решительно отверг мысль о возможности заставить Кена поступать по чьей-нибудь воле. Кен – старший брат, вожак. Да, согласился Дэви, были случаи, когда он давал советы Кену, но и только. Уже много лет Дэви не вспоминал о тех днях, когда он впервые понял, что может повернуть жизнь по-своему…

В маленькой, похожей на ящик хибарке, стоявшей у ручья, было темно и душно. Мальчик лихорадочно работал, согнувшись над мотором. Дверь была закрыта, потому что он прятался от чужих глаз – в четверти мили отсюда виднелись крохотные фигурки косцов, сгибавшиеся и разгибавшиеся в однообразном ритме.