Брат мой меньший - [13]

Вот в таком захламленном мрачноватом бору Карай и обнаружил лисью нору. Казалось бы, городской пес, большую часть жизни проживший вдалеке от леса, откуда ему знать, как нужно действовать в подобных случаях? Однако Карай знал Он нашел именно тот вход в нору, который нужно, и принялся азартно рыть. Мне скоро надоело смотреть на него, тем более что пес уже наполовину ушел под землю. Нимало не беспокоясь за собаку — Карай всегда меня находил, — я отправился дальше, но тут скоро наткнулся на грибную полянку и, позабыв про все на свете, стал вылущивать из-под мха чуть видные бархатисто-коричневые шляпки белых грибов. Озираясь, я ползал на коленях, находил гриб, долго любовался на него, затем с сожалением срезал и снова вертел головой, выискивая следующий, — ведь белые обычно растут большими семьями. Я взял тут что-то около тридцати боровиков, причем все как на подбор крепыши и чуть побольше наперстка. Я представил, как аппетитно будут они выглядеть замаринованные в закатанной поллитровой банке.

Услышав странный визг, я сначала даже не подумал, что это Карай. Мой мужественный пес никогда не издавал столь нежных, ласковых повизгиваний. Это было что-то новое. Я пошел на визг и увидел такое, во что сразу и не поверишь: возле кучи вывороченной земли на боку разлегся Карай, разбросав в стороны все четыре толстые лапы, и заботливо вылизывал трех совсем маленьких лисят, которых осторожно вытащил из разоренной норы. Я поразился — на моих глазах в собаке столкнулись два могучих инстинкта: звериный охотничий — и гуманный родительский! Обнаружив нору, Карай поступил как охотник: он стал разрывать ее. Наткнувшись на беспомощных лисят, он подавил в себе охотничий инстинкт и повел себя с ними будто родная мать. Ощетинившиеся зверьки фыркали, скалили молочные зубки, щипали его, но Карай самозабвенно ухаживал за ними, носом опрокидывал на спину, вылизывал голые брюшки, даже стал ревниво оберегать от меня, когда я нагнулся к лисятам.

Большого труда стоило мне увести его от норы. Наверное, спрятавшись где-то неподалеку, лиса-мать вся извелась от страха за свое потомство. Карай смотрел то на сбившихся в кучу дрожащих лисят, то на меня, предлагая забрать их с собой. Видя, что я стою неподвижно, осторожно взял одного в пасть, собираясь унести с собой, но тут же оставил и схватил второго. При этом он повизгивал, и в этом повизгивании звучали совсем незнакомые мне нотки. Да, Карай любил все юное, беспомощное и готов был голову сложить, грудью защищая слабого.

После этого случая, как только мы приходили в тот лес, Карай надолго отлучался. И я его никогда не удерживал, потому что знал, куда он устремлялся, — все к той же норе. Но я знал и другое: лиса-мать давным-давно перетащила своих детенышей в более безопасное логово. Так что напрасно мой пес жалобно и призывно повизгивал у развороченной норы, вызывая оттуда маленьких зверят.

8

Поселковые ребята любили Карая и, проходя мимо нашего дома, частенько вызывали его на улицу поиграть. Тот никогда не отказывался. Так как калитка была на задвижке, до которой ему было никак не дотянуться (хотя он не раз пытался лапой отодвинуть щеколду), Карай вспрыгивал на деревянный сруб колодца, оттуда сигал на территорию столовой — там ворота всегда раскрыты — и выбегал на улицу. Я сквозь пальцы смотрел на эти штучки: поселок не город — пусть хоть здесь пес чувствует себя свободно.

Каково же было мое удивление, когда председатель поселкового Совета, встретив меня на улице, посетовал на то, что Карай каждое утро занимается самым настоящим разбоем: становится возле нашего дома посередине дороги и отбирает у малышей, спешащих в школу, их законные завтраки! Когда я усомнился в этом, председатель назвал мне женщину, которая пришла в поселковый Совет и пожаловалась на пса, что тот уж который раз отбирает у ее сына школьный завтрак.

Я решил проследить за действиями Карая. Занял утром наивыгоднейшую позицию у окна своей комнаты и стал наблюдать за дорогой, что проходила под нашими окнами. Потянулись первые школьники, но Карай все был в бездействии: лежал себе у крыльца и позевывал, щурясь от яркого утреннего солнца. Но вот перед нашим домом остановились четверо мальчишек и одна девочка. Посовещавшись, они подошли к калитке и, прижав носы к забору, негромко позвали Карая. Тот будто ждал этого: проворно вскочил на ноги, вспрыгнул на сруб колодца и, звякнув порожним ведром, очутился на территории столовой.

Присев у забора, ребята стали гладить Карая, кто-то достал из портфеля еду, стал угощать пса. Тот не отказывался. Хватал угощение и проглатывал с удовольствием. Ни о каком грабеже не могло быть и речи! Но когда я уже готов был покинуть свой наблюдательный пост, увидел еще одного мальчишку, лет девяти. Он не подошел к компании, а, прижав портфель к груди, боком-боком пробирался вдоль противоположного забора. Чувствовалось, что этот паренек сильно озабочен и не ждет ничего хорошего от встречи с одноклассниками. Так оно и случилось: мальчишки стали показывать на него пальцем и говорить Караю: «Возьми его, Карай! Возьми!» Мой пес — очевидно, в благодарность за угощение — решительно направился к мальчугану. И хотя вид у него был довольно серьезный, он не рычал и не лаял (кроме того, я хорошо знал своего пса: ребенка он ни за что не тронет). Однако школьник в ужасе прижался к забору и стал лихорадочно открывать замок своего портфеля. Видно, пальцы его не слушались — он нервничал и, что самое удивительное, заискивающе улыбался, хотя глаза его настороженно следили за приближающимся Караем. Ни одно животное не любит, когда его боятся, а этот мальчуган явно трусил, хотя и старался изо всех сил скрыть это от своих приятелей, а может быть, неприятелей: пусть люди и не обладают собачьим чутьем, но трусов тоже быстро распознают и не любят. Мальчуган вытащил из портфеля пакет и, не развернув бумагу, бросил его перед Караем, который деловито обнюхал угощение и, взяв в зубы, удалился, чтобы где-нибудь на травке обстоятельно разобраться с ним.