Брат мой Каин - [62]

Дингл замялась в нерешительности.

– Я знаю, вы ухаживали за нею с самого начала, но позвольте мне самой положить ее в гроб, – попросила она.

– Конечно, – согласилась медсестра. – Если только до этого дойдет. Битва еще не проиграна. А теперь пусть сюда принесут воды. Это может решить все дело.

Стремительно повернувшись, Дингл почти бегом бросилась к двери. Если раньше ей, возможно, казалось, что все эти заботы носят чисто внешний характер, то теперь не прошло и пяти минут, как она, торопливо преодолев коридор, вернулась с большим кувшином, полным чуть теплой воды, и с чистым полотенцем на руке.

– Спасибо. – Взяв полотенце, мисс Лэттерли коротко улыбнулась и тут же окунула его в кувшин. Потом приложила его ко лбу и горлу Энид, после чего принялась обтирать ей кисти и запястья. – Помогите подержать ее пару минут, – попросила она служанку. – Я смочу ей сзади шею.

Дингл немедленно повиновалась.

– Что-то лорд Рэйвенсбрук долго не идет, – пробормотала Эстер, вновь укладывая пациентку. – Он что, очень крепко спал?

– Ах! – Ее помощница посмотрела на нее с испугом. – Я забыла про него! Боже мой! Мне надо скорее позвать его! – Она не стала просить медсестру не говорить хозяину об этой оплошности, но взгляд ее выражал немую мольбу.

– Главное, что вы принесли воду, – поспешила успокоить ее мисс Лэттерли.

– Я сейчас схожу за ним. – Дингл уже приближалась к дверям. – И еще я скажу миссис Женевьеве…

Майло Рэйвенсбрук вошел в спальню через несколько минут. Он был одет, но явно одевался наспех. Кроме того, он не успел расчесать волосы, и его густые кудри, которым позавидовали бы многие женщины, теперь напоминали свалявшуюся гриву. Взгляд его казался опустошенным, а впалые щеки потемнели от щетины. Он казался рассерженным, напуганным и крайне раздражительным. Не обращая внимания на Эстер, милорд сразу направился к кровати и замер, пристально глядя на жену.

Часы на каминной полке негромко пробили четверть первого ночи.

– Здесь холодно, – не оборачиваясь, проговорил хозяин дома с упреком. – Почему вы это допустили? Подложите в камин угля.

Медсестра не стала спорить. Это сейчас не имело значения, и Майло все равно не стал бы ее слушать. Она послушно направилась к корзине с углем и, взяв щипцы, положила в еще не остывшую топку два куска. Однако огонь никак не разгорался.

– Возьмите меха́, – приказал девушке Рэйвенсбрук.

Эстер видела, как люди по-разному переживали обрушившееся на них горе. Некоторые со страхом думали об одиночестве, которое будет преследовать их многие дни и годы, о том, что рядом с ними больше не окажется человека, с кем можно поделиться самыми сокровенными мыслями и чувствами. Они думали, что их теперь никто не полюбит так, как ушедший человек, что никто не сможет так же, как он, прощать их недостатки и ценить достоинства. Другие испытывали чувство вины из-за того, что им не удалось что-то сказать или сделать, и теперь уже ничего не поправишь. Одна минута сменяла другую, а они так и не находили нужных слов, чтобы наверстать упущенное. Такие слова, как «спасибо» или «я люблю тебя», казались им слишком простыми или же они не могли заставить себя их произнести.

Многих охватывал страх смерти. Понимая, что это неизбежно ожидает их в будущем, они, несмотря на глубокую религиозность, тем не менее не знали, что находится за последней чертой. Того часа в неделю, который они посвящали формальному ритуалу, оказывалось явно недостаточно, чтобы успокоить разум или душу, когда им приходилось сталкиваться с суровой действительностью. Вера должна стать частью каждодневной жизни, проявляться во множестве незначительных на первый взгляд поступков – и лишь тогда она превратится в мост над пропастью, связывающий известное с неведомым. Если Майло Рэйвенсбрук переживал сейчас за собственную участь, медсестра не могла упрекать его за это.

– Поговорите с нею, – сказала она, увидев, что лорд неподвижно стоит возле кровати и смотрит на распростертую на ней Энид, так и не прикоснувшись к ней. – Она, возможно, услышит вас, даже если никак не отреагирует.

Рэйвенсбрук поднял голову – лицо его выражало нетерпение, почти упрек.

– Это может ее успокоить, – добавила Эстер.

Неожиданно гнев покинул хозяина дома. Он устремил на медсестру пристальный взгляд: не столько на ее лицо, сколько на серое платье и белый фартук, принадлежавшие ей самой, а не Дингл. Девушка догадалась, насколько он привык видеть женщин в подобной одежде. Она, наверное, не слишком отличалась от вырастившей его гувернантки или няни, которая рассказывала ему сказки, кормила его, сидя рядом за столом, и следила, чтобы он съел все, что лежит в тарелке; которая наказывала его, ухаживала за ним, когда он болел, гуляла вместе с ним в парке или каталась в коляске. Все это давно ассоциировалось у Майло с ее серым накрахмаленным платьем и, наверное, целым десятком других женщин, одетых так же, как она.

Он снова отвернулся и, решив прислушаться к словам Эстер, присел на кровать спиной к ней.

– Энид, – проговорил он с неловкостью в голосе. – Энид…

Прошло несколько минут, но больная не отвечала. Рэйвенсбрук подвинулся, похоже, собираясь вновь подняться на ноги. Однако в этот момент его жена что-то пробормотала.