Брат гули-бьябона - [36]

Граня, высокая, красивая и развитая девушка, сердечно любила своего брата. Она также не могла представить и дня разлуки с ним. Но посторонних искренне изумляло поведение Андрея. Находясь с сестрой, Телятников неизменно выражал суровость, разговаривал с Граней мрачно и грозно, называя ее «мисс», «герцогиня» или «леди». В последнее время, когда она завоевала четыре ленинградских рекорда по плаванию, он стал снисходительно называть ее Русалкой.

Тяжелое время Телятников переживал, когда бывал в командировках. Где бы он ни находился — в Средней Азии, на Дальнем Востоке, в океане, во льдах Арктики, — он ежедневно писал Гране. Возвращался из путешествий он неожиданно, заставая сестру врасплох. И каждый раз повторялась одна и та же сцена. Вернувшись из поездки, он посреди дня появлялся в комнате Грани и с мрачной подозрительностью перерывал все ее вещи.

Как-то в один из таких налетов перепуганная подруга, взобравшись на кровать и не смея выйти из комнаты, чтобы позвать Граню, с ужасом наблюдала, как обычно благодушный Телятников со сверкающими глазами переворачивал корзинки сестры, разрывал вещи в шкафу и даже ползал под койкой, — Что вы ищете? — в страхе спросила она. — Граня в саду. Я ее могу…

— Ни с места! — рявкнул Телятников, — Я ищу письма гусаров. Я уверен, что за Русалкой шатаются разные драгуны и уланы. Клянусь жизнью, я им переломаю руки и ноги!

Таким образом, у самой красивой девушки Инфиз-культа, замечательной пловчихи Грани, не было так называемых «ухажеров» и «кавалеров». Никто не хотел рисковать, не решался пригласить ее в парк или кино. Если кто-либо, не зная о существовании Андрея и о его нраве, пробовал пройтись с Граней в саду или по набережной Невы, тогда, как из-под земли, вырастала угрожающая фигура Телятникова. Не здороваясь, не говоря слова, он шагал рядом, затем, взглянув на часы, точно не замечая постороннего, брал Граню за руку и мрачно командовал:

— На башне святого Антония пробило полночь! Любезнейшая мисс, налево кругом, домой шагом арш!

Отправившись в очередную командировку в Монголию, Телятников добился разрешения взять с собой сестру.

— …Он тебе не посмеет отказать, — твердо повторил Телятников, увлекая Граню в балаган и пробираясь сквозь толпу кочевников к Висковскому. — Познакомьтесь, — дружелюбно толкнув геолога, как ни в чем не бывало представил он Граню. — Моя сестра… Первоклассная пловчиха… Я называю ее Русалкой!..

Висковский, еще более пораженный, чем раньше, вскинул глаза и встретился со сконфуженным взглядом девушки.

— Простите, — пробормотал он, обращаясь к кинооператору, — я не понимаю вас…

— Проси, — подтолкнул сестру Телятников. — Мы надеемся, что вы не откажете…

— Я, кажется, уже объяснил вам…

— Да, все это так, — заторопился оператор, — но поймите: что я буду делать два месяца до надама? И… и… моя сестра, прекрасная пловчиха…

— Но в пустыне, — хитро улыбнулся Висковский, — ей, кажется, негде будет проявить свои способности.

Граня окончательно растерялась и почти с мольбой повернулась к брату. Однако Андрей был непоколебим.

— Во что бы то ни стало, — твердил он, — вы должны нас взять. Мой нюх подсказывает мне, я чую, что это интереснейшая поездка!

Потерявший терпение Висковский уже хотел было резко оборвать Телятникова, но в эту минуту в балагане появился Ли Чан.

— Вас ждут, — позвал он геолога. — Профессор вернулся.

Обрадованный Висковский, кивнув оператору и его сестре, быстро ушел за китайцем.

* * *

— Не хотите ли немного пройтись? — пригласил геолога стоявший у автомобиля Джамбон. — К тому же наш баран еще не готов.

— С удовольствием, — все еще слыша голос Телятникова, торопливо согласился Висковский. — Куда угодно.

— Великолепно! Я хочу вам кое-что передать.

Медленным шагом Джамбон повел геолога в сторону буддийских обелисков, означающих близость монастыря. Вдали засинели крылатые крыши храма.

Старик-ученый взял Висковского под руку и сказал:

— Я хочу вам рассказать одну легенду-сказку, а может быть, и действительный случай. Мой лама Тамби-Сурун жив и благоденствует. Двадцать семь лет назад мы познакомились с ним в этих краях, когда я возвращался из Пекина. Монах пришелся мне по душе, и позднее он не раз навещал меня в Улан-Баторе. Как-то во время беседы он сообщил мне предание, слышанное им от стариков. Лет восемьдесят назад здесь существовало большое становище. Однажды на празднике «цам», когда все население явилось к храму смотреть процессию масок, среди опустевших юрт осталась единственная женщина, которая кормила двухмесячного больного ребенка. Но и она, не вытерпев, оставила на время свое дитя и побежала поглядеть на пляски лам. Вскоре она возвратилась обратно в юрту.

Праздник в разгаре. Трубят трубы, пение, пляски. Вот вывезли колесницу будущего будды, как вдруг на всю степь пронесся страшный вопль, в толпу ворвалась обезумевшая женщина и без чувств упала на землю. Муж ее поскакал в становище. Он кинулся в юрту и с криком отпрянул назад. Над лежавшим на кошме ребенком склонилось черное чудовище. Черная волосатая женщина кормила грудью дитя. Увидев монгола, она схватила ребенка и убежала в степь, в пустыню…