Брат - [3]

Настойчиво пробиваясь сквозь густой сумрак его сознания, сквозь жадность и неуверенное торжество, на свет выбралось, будто горстка лазутчиков, несколько немецких слов, уцелевших у него в памяти от далеких-далеких времен: строчка из гейневской «Лорелеи», которую они учили в школе, и слово «Kamerad»[2], оставшееся от войны и связанное с воспоминаниями о страхе и сдаче в плен, а еще неизвестно откуда взявшиеся слова «mein Bruder»[3]. Он открыл дверь в бильярдную, плотно прикрыл ее за собой и неслышно повернул ключ.

— Бью в центр, — объявил клиент и нагнулся над большим зеленым столом.

Но, как раз когда он стал целиться, щуря узкие злющие глазки, опять началась стрельба. Раздались две пулеметные очереди, а в перерыве между ними — звон разбиваемого стекла. Девушка выкрикнула что-то, но этого слова хозяин не знал. Потом из бара донесся топот бегущих ног, стукнул откинутый прилавок стойки. Хозяин присел на бильярдный стол, напряженно вслушиваясь, но больше ничего не услышал — из-под дверей и сквозь замочную скважину просачивалась тишина.

— Сукно! О господи, сукно! — воскликнул клиент, и хозяин поглядел вниз, на свою собственную руку, ввинчивающую пробочник в стол.

— Неужели этой неразберихе конца не будет? — сердито сказал клиент. — Я ухожу.

— Подождите! — взмолился хозяин. — Подождите!

Из бара послышались голоса и шаги. Голоса были незнакомые. Подкатила машина, но вскоре опять уехала. Кто-то стал дергать дверную ручку.

— Кто там? — крикнул хозяин.

— А вы кто такие? Открывайте!

— Да это полиция, — сказал клиент с облегчением. — Так на чем я остановился? Бью в центр.

И он стал натирать кий мелом. Хозяин отпер дверь. Так и есть, gardes mobiles; он снова в безопасности, но два окна в баре выбиты. Красных как не бывало. Он обвел взглядом откинутый прилавок, разбитые электрические лампочки, расколовшуюся бутылку, из которой за стойку медленно стекало вино. В кафе было полно gardes mobiles, и он со странным облегчением вспомнил, что не успел запереть боковую дверь.

— Вы владелец? — спросил офицер. — По стакану пива всем моим людям, а мне коньяку. Живей поворачивайтесь.

— Девять франков пятьдесят, — подсчитал хозяин и наклонил голову, чтобы получше разглядеть звякавшие о стойку монеты.

— Видите, — важно проговорил офицер, — мы вам платим. — Кивком головы он показал на боковую дверь. — А как те, заплатили?

— Нет, — признался хозяин, — не заплатили. — Но, пересчитывая монеты и бросая их в кассу, он поймал себя на том, что в уме повторяет заказ офицера: «По стакану пива всем этим людям». Те хоть не зажимались, когда заказывали выпивку, этого у них не отнимешь. Взяли четыре коньяка. Ну, правда, не заплатили.

— А как же окна? — неожиданно резко сказал он вслух. — Кто мне заплатит за окна?

— Не беспокойтесь, — сказал офицер. — Правительство заплатит за все. Вы только пришлите счет. Да поторапливайтесь с коньяком. Некогда мне заниматься болтовней.

— Вы же сами видите, сколько бутылок разбито, — не унимался хозяин. — А кто заплатит за них?

— Вам заплатят за все, — повторил офицер.

— Пойду в погреб, надо еще принести.

Его возмущало, что офицер все повторял слово «заплатят». «Врываются ко мне в кафе, — думал он, — выбивают окна, приказывают мне то одно, то другое и воображают, что так и надо, раз они мне заплатят, заплатят, заплатят». Ему вдруг пришла в голову мысль, что эти люди — захватчики.

— А ну, побыстрее! — бросил ему офицер и, отвернувшись, принялся распекать полицейского, прислонившего свою винтовку к стойке.

У спуска в погреб хозяин остановился. Здесь было темно, но в проникавшем из бара свете он разглядел на середине лесенки неподвижное тело. Его затрясло с такой силой, что прошло несколько секунд, прежде чем ему удалось зажечь спичку. Молодой немец лежал навзничь, головой вниз, и кровь из глубокой раны в черепе стекала на нижнюю ступеньку. Глаза его были открыты, их взгляд, словно направленный на хозяина, был исполнен отчаяния, как и прежде, при жизни. Хозяин никак не мог поверить, что юноша мертв.

— Kamerad, — позвал он и наклонился над телом. Догоравшая спичка обожгла ему пальцы и погасла, а он, склоняясь все ниже и ниже, пытался припомнить какую-нибудь немецкую фразу, но на ум ему приходило только «mein Bruder». Вдруг он повернулся, взбежал по лестнице и, швырнув офицеру в лицо спичечный коробок, срывающимся, истерическим голосом крикнул ему самому, его людям, клиенту, нагнувшемуся под низким зеленым абажуром:

— Свиньи вы! Свиньи!

— Что? Что такое? — воскликнул офицер. — Вы сказали, что он ваш брат? Быть не может!

Недоверчиво хмурясь, он смотрел на хозяина и позвякивал в кармане монетами.