Брат - [2]

— А отсюда следует, товарищ, что все твое — наше. Так что налей-ка четыре коньяка. Все делим поровну.

— Ну, разумеется, — заторопился хозяин. — Я просто пошутил.

Но вдруг он застыл с бутылкой в руках, а на стойке зазвякали четыре рюмки.

— Пулемет, — сказал он. — Где-то у Комба, — и с улыбкой взглянул на тех, у дверей: они забеспокоились, позабыли о коньяке.

«Теперь-то я скоро от них избавлюсь», — пронеслось у него в голове.

— Пулемет, — недоверчиво произнес красный. — Разве они пускают в ход пулеметы?

— А что ж, — ответил хозяин, ободрившись при мысли, что gardes mobiles уже где-то поблизости. — Вы-то сами не станете делать вид, будто у вас нет оружия. — И, перегнувшись через стойку, добавил прямо-таки с отеческим видом: — А знаете, что там ни говори, но ваши идеи... Нет, во Франции это не пойдет. Свободная любовь...

— Ну при чем тут свободная любовь? — возразил красный.

Пожав плечами, хозяин ухмыльнулся и кивком головы показал в темный угол: девушка стояла на коленях, спиною к ним, опустив голову юноше на плечо. Оба молчали, и рюмка с коньяком стояла возле них на полу. Берет у девушки сполз на затылок, вдоль чулка, от колена до щиколотки, протянулся шов на месте спустившейся петли.

— Эти двое? Никакая это не парочка.

— А я-то со своими буржуазными принципами решил... — начал было хозяин.

— Они брат и сестра, — сказал красный.

Мужчины сгрудились у стойки и стали подшучивать над хозяином, но смеялись они едва слышно, словно в доме кто-то был болен или спал. И все время прислушивались, будто чего-то ожидали. Заглядывая в просвет между ними, хозяин мог видеть другую сторону бульвара и угол улицы Фобур-дю-Тампль.

— Чего вы ждете?

— Друзей, — ответил красный и выразительно отвел в сторону раскрытую ладонь, словно бы говоря: «Вот видишь? Мы делимся всем. Ничего не скрываем».

На углу Фобур-дю-Тампль заметно было какое-то оживление.

— Еще четыре коньяка, — сказал красный.

— А тем двоим? — спросил хозяин.

— Оставь, не надо их трогать. Они устали.

И в самом деле, до чего же они устали... От того, что дойдешь сюда по бульвару с улицы Менильмонтан, так не устанешь. Казалось, они совершили путь куда более долгий и мучительный, чем остальные. Они были еще сильнее изнурены, и их вид выражал глубочайшую безнадежность. Так они и сидели в темном углу, безучастные к дружеской болтовне, к добродушным шуточкам, которые совершенно сбили с толку хозяина, — ему на мгновение померещилось, будто он принимает у себя добрых друзей.

Он рассмеялся и отпустил соленую шутку по адресу тех двоих, но она словно бы не дошла до них. Может, надо их пожалеть за то, что они в стороне от приятельской болтовни за стойкой, а может, позавидовать их более глубокой общности. Вдруг, без всякой видимой связи, хозяину вспомнились обнаженные серые деревья в Тюильри — вереницы восклицательных знаков, прочерченных в зимнем небе. Растерянно, совершенно не понимая, что к чему, запутавшись вконец, он смотрел через открытую дверь в сторону улицы Фобур.

Ему чудилось, что он с ними давным-давно не виделся и вскоре должен расстаться опять. Сам не соображая, что делает, он снова наполнил рюмки, и те четверо протянули к ним загрубевшие узловатые пальцы.

— Подождите-ка, у меня найдется кое-что получше, — сказал он и умолк, наблюдая за тем, что творится на другой стороне бульвара. Свет фонарей плеснулся на синевато-стальные шлемы: gardes mobiles выстраивались поперек бульвара, перекрывая выход на улицу Фобур; прямо на окна кафе был наведен пулемет.

«Так, — подумал хозяин. — Значит, мои молитвы услышаны. Теперь только б не сплоховать. Не буду глядеть в ту сторону, ничего им не скажу, поскорей спрячусь в безопасное место. Как там боковая дверь, заперта?»

— Пойду принесу другой коньяк, — сказал он вслух, — настоящий «Наполеон». Все делим поровну.

Но, как ни странно, откидывая прилавок и выходя из-за стойки, он совсем не испытывал торжества. По пути в бильярдную он заставлял себя не спешить: ни в коем случае не следует их настораживать. Он старался взбодрить себя мыслью, что каждый его замедленный, словно небрежный шаг — это удар в защиту Франции, в защиту его кафе, в защиту его сбережений. У лесенки ему пришлось перешагнуть через ноги девушки — она спала. Он заметил, как выступают под стареньким платьем острые лопатки, и, подняв глаза, встретил взгляд ее брата, полный отчаяния и боли.

Он остановился. Нельзя же пройти мимо них, ничего не сказав. Ему словно хотелось оправдаться в чем-то, как если бы он стоял за неправое дело. С деланным добродушием он помахал пробочником перед лицом юноши.

— Еще рюмочку коньяку, а?

— Говорить с ними без толку, — сказал красный. — Они немцы. По-нашему не понимают ни слова.

— Немцы?

— Там-то ему и повредили ногу. Концлагерь.

Хозяин внушал себе, что надо торопиться, надо скорее уйти от них в другую комнату и запереть за собою дверь, что конец уже близко; но безнадежность во взгляде юноши смутила его.

— А что же он делает здесь?

Ему никто не ответил, словно вопрос этот был такой глупый, что отвечать на него не стоило. Понурившись, он вышел за дверь, но девушка даже и тут не проснулась. Он чувствовал себя чужаком, покидающим комнату, где все остальные — друзья... Немцы... Не понимают ни слова...