Брат, Брат-2 и другие фильмы - [9]

— …И соски потемнели, — сказала она, доставая грудь.

— Вы сделайте аборт, и они опять посветлеют, — забеспокоился ОН.

ОН старался не смотреть в ее сторону и, чтобы отвлечься, принялся покачивать стульчак. Она молчала, склонившись над своей грудью. Стучали капли, и гремел стульчак. Во входную дверь громко постучали. ОН перестал раскачиваться и сказал:

— У ежиков очень мягкий живот.

— Да, — сказала она и вышла.

За стеной зазвучала музыка. ОН встал и принялся ходить взад-вперед по комнате. Музыка прекратилась, и послышалось женское хихиканье вперемежку с мужскими стонами и охами. ОН остановился и зажал уши ладонями.

— Молока больше нет, Боря, — сказала Анна печально. Она держала веер.

ОН сидел на полу спиной к двери с ежиком в руках. Зеркало над камином было завешено тряпкой. Наступила неловкая пауза.

— Вы живете проституцией? — спросил ОН.

— Да, мы живем проституцией, — сказала она просто.

— А вы не могли бы их попросить, чтобы чуть поменьше шумели? — раздраженно сказал ОН.

— Они не могут не стонать, — ласково сказала она, как будто вспомнив что-то.

— Уйду я от вас, — сказал ОН.

— «Руди, руди, руди, рип, а по-русски рыжик», — спела Анна. — Ты обещал показать мне темя, — игриво сказала она.

ОН приоткрыл дверь гостиной и осторожно вышел в коридор. Прошел на цыпочках до Анниной комнаты, приоткрыл дверь и проскользнул внутрь. На столе стоял граммофон с огромной трубой. ОН тронул рычажок, диск завертелся. ОН сидел и смотрел на вращающуюся пластинку. Потом потрогал тяжелую головку и осторожно приподнял иглу.

— Боря, — позвала Анна.

ОН испугался и выронил головку. Грянула музыка.

— Вы не могли бы давать мне немного петрушки? — закричал ОН.

— Петрушки? — крикнула она.

— Петрушка на вкус напоминает фиалки! — крикнул ОН.

— Вы любите фиалки? — закричала она.

— Да, они пахнут петрушкой! — крикнул ОН и испугался. Последнее слово прозвучало очень громко, потому что Анна подняла граммофонную головку. У нее был большой живот.

— Разве ежики едят петрушку? — спросила она.

— Ежика больше нет, — сказал ОН.

Тихо шуршал диск граммофона.

— Спойте мне, — попросил ОН.

— Нет, — сказала она.

Падали листья, но было тепло. Как каменный, ОН сидел на стульчаке в центре гостиной, вцепившись пальцами в сиденье, и смотрел на собственные колени.

За стеной кричала Анна. Кричала дико и очень глухо. ОН не шевелился. В коридоре кто-то ходил. В паузах между криками ОН слышал голоса. Вдруг закричал кто-то другой, не менее дико и еще более надрывно. Анна больше не кричала.

В коридоре засмеялись. Дверь открылась, и вошла пожилая женщина.

— Что тебе тут еще надо? — грозно спросила она. — Уходи отсюда.

ОН встал и вышел. До самого низа ОН слышал надрывный крик.

Во дворе ничего не изменилось. ОН спустился в подвал. В комнате стоял невыносимый запах. Все кишело мухами. На топчане лежал слепой, прикрытый шинелью, — вернее, то, что от него осталось. Рядом на полу сидел старик, тоже облепленный мухами. Старик посмотрел на НЕГО и отвернулся.

— Он звал меня, — гордо сказал он. — Совсем как тогда, когда был маленький. «Папа, папа!» — звал он и плакал. Совсем как тогда. Вот так вот: «Папа, папа, папа, папа!» — Старик засмеялся. — Маленьким он тоже пугался и звал меня. Он еще в детстве боялся темноты. «Папа!» — так он звал меня. — Старик замолчал. — В детстве, — тихо сказал он.

ОН сидел на полу, изредка отгоняя мух.

— Детства больше нет, — сказал ОН.

— А я знаю, — сказал старик.

Они молча сидели и смотрели в разные стороны. Теперь ОН тоже не отгонял мух.

ОН поднялся во двор, подошел к лодкам и потрогал давно не смоленные, но крепкие борта. Сверху лодка была покрыта хорошо подогнанной крышкой из разнокалиберных досок. Поверх крышки лежал кусок толя. ОН сдвинул крышку и заглянул внутрь. Дно было сухое. ОН забрался в лодку и лег на дно. Полежал немножко, закрыл глаза, затем снова открыл, поднял руки и задвинул крышку.

Из темноты доносится ЕГО голос: «Вот. Ты лежишь один в темноте. И ничего больше нет. Еще есть слоник. Вот он в коробочке. Когда его не будет, не станет и тебя. А может быть, тебя нет? И прежде не было? Нет, если бы не было тебя, не было бы слоника. (Звучит музыка из шкатулки.) Вчера. Еще светло. Тётя Катя прижимает тебя к мягкому телу. Хохочут румяные щеки. Близко-близко. „Вот тебе слоник“. — „Тетя Катя, я плохо кончу?“ — „Ты кончишь таким, как ты есть“, — тетя Катя смеется. Ты не веришь. Хочешь спросить папу. Но папы больше нет. Ты плачешь и думаешь, что когда-нибудь ты скажешь. Под конец. Под конец ты скажешь: „Да, я помню. Это был я. Это я тогда был“». (Музыка обрывается.)

Пан

Глан привстал на повозке, по-собачьи втянул носом знойный воздух и нетерпеливо подался вперед. Толстый туземец сонно правил к вдруг возникшему за бамбуковой рощей поселку. Глан спрыгнул с повозки и, придерживая ружье, пошел рядом.

Поселок был большой, но бедный. Крытые бамбуком и тростником одноэтажные хижины неровно вытянулись вдоль сплошного леса. Многие из них покосились и опирались на воткнутые в землю тонкие палки. Самая большая хижина, видимо, принадлежавшая вождю, находилась почти в центре поселка, но стояла немного особняком. Перед ней раскинулось свободное пространство, очевидно, служившее площадью, с местом для большого костра в центре.