Браслет Изиды - [8]

Я видел, как они ожили, как стали сходить с мест и подходить к божеству.

Они становились перед ним на колени и протягивали к нему руки.

Я закрыл глаза, боясь взглянуть на этих вернувшихся к жизни людей. Мне слышался их говор, и я чувствовал, что они ко мне подходят.

Все стихло.

Приподняв немного веки, я увидел себя в кругу людей, лица которых были мне страшно знакомы.

Они стояли около меня и взглядами о чем-то просили. Поняв их желание и повернувшись лицом к божеству, я поднял руки и громким голосом начал молиться. Я произносил странные, неизвестные мне молитвы на незнакомом мне до сего времени языке.

Временами меня перебивали арфы, временами толпа повторяла за мною слова молитвы.

Ярко горели светильники; ароматный дым курильниц разносился по храму.

Во время молитвы я смотрел в глаза божеству. Много событий видели эти глаза, много тысячелетий прошло перед ними, а они бесстрастно глядели куда-то вперед, глядели в вечность.

Тут понял я силу времени; понял ничтожество всей жизни, ничтожество людей и власти, ничтожество волнений, горя и желаний.

Опустив голову, я с удивлением заметил, что на мне было жреческое одеяние, сверкавшее золотом и драгоценными камнями; па груди моей горела оправленная в золото капля крови атланта.

Верховный жрец и божество, ничтожество и вечность, стояли один против другого.

Взглянув опять на бога, я не опустил глаз — ведь я верховный жрец, а предо мною камень, хотя и символ божества.

Вдруг рука статуи протянулась и ключом жизни коснулась моего лба.

От этого прикосновения словно молния пронизала все мое тело. Я зашатался и опустился на каменный пол.

Мне показалось, что душа моя покинула свое временное жилище и, руководимая какой-то неведомой волей, полетела вне времени в пространстве…

— Простите меня, Ольга Платоновна, — неожиданно прервал свой рассказ Евгений Семенович. — Сегодня я не могу больше говорить, я слишком измучен. Я записал дальнейшие мои впечатления и, если хотите, пришлю вам завтра. А теперь я пойду. Прощайте.

С этими словами он вышел.

VIII

На другой день Ольга Платоновна получила обещанные заметки, и вот что она прочла:

«Мой дух стремился вдоль реки. Вдали виднелись горы. Мелькали города, мелькнули пирамиды.

Пахнуло сыростью; вдали чернело море.

На берегу виднелся город. Сквозь дымку легкого тумана темнели храмы в нем, дворцы.

Но вот и море. Спокойное, неслышное, оно дремало и временами лишь сверкало золотом.

На небе звезды искрились; сиял на небе Орион, и яркий золотистый свет лила красавица-луна.

В объятиях вечных неба, в спокойных ласках вод видна была любовь; все млело в неге, все млело в тишине.

Чтобы душа в тумане дум прониклась глубиной покоя, чтоб поняла, что жизни бури нужны лишь для того, чтоб оценить покой, неведомая воля, руководившая душой, умерила ее полет.

С мерцанием в небесах, с потоком искр на море и с трепетом любви и полного покоя прошла над морем ночь.

Настало утро.

Настал и светлый день, прошел — и снова вечер».

* * *

Видна невдалеке земля.

Цветов душистый запах несется к небу. Пропитанный благоуханьем роз, лимонов, струится воздух и темнеет вдали над городом.

Уж слышен гул толпы; сначала смутный, но вот отдельные в нем ясны голоса.

По улицам зажглись огни.

Волнуется несметная толпа.

У храма нового, все в белых одеяниях, стоят жрецы.

Чего-то ждут.

Все замерли.

Вдали блеснули копья, шлемы.

Толпа заволновалась. Раздвинулась. Как будто расступилось море.

Раздался звук рожка; послышалось людское пенье; вот слышен цистры звон; чу, залились свирели.

Идут.

Отряд солдат нес факелы. За ними в странных одеяниях, полуодетые, но все в цветах, с распущенными волосами, шли девушки. Толпа прекрасных юношей, украшенных венками, везла жреца и девушку в богатой колеснице. Кругом шли важные жрецы, а позади них негр. Он нес в руке змею. За ним, на расстоянии, толпа людей, одетых в тоги, шла молча. Среди толпы на золотых носилках, покрытых пурпуром, Нерон.

Он храм воздвиг египетскому богу и шел с придворными молиться.

Колонны в два ряда, а впереди изображенье Гора. Курильниц аромат, живых цветов благоуханье носились в воздухе; дышалось трудно.

Молящиеся вдоль стены и с ними Цезарь.

Среди колонн поставлен гроб; над ним рыдает кто-то. Над телом Божества Изида плачет.

* * *

Танцует девушка одна под звуки арф. Закрыв глаза, закинув голову, в движеньи сладострастном, немой толпе она являет сказку счастья.

Нерон пресыщенный глядит, не может оторваться.

Вдруг ринулся…

Забыл он храм, забыл молитвы. Его поработил вид молодого тела.

Он бросился на девушку и жаркими губами прильнул к ее лицу.

Он что-то шепчет ей, чего-то требует и тело хрупкое Изиды руками грубо обнимает.

От оскорбленья девушка заплакала сначала, потом окаменела. Она увидела глаза, горевшие безумьем страсти.

Вдруг в храме крик раздался.

Кричала девушка; совсем забылся Цезарь…

Придворные захохотали, а возмущенные жрецы к Нерону бросились.

Один из них с ножом в руке на Цезаря метнулся, но Цезарь отскочил — и промахнулся жрец, а нож в грудь девушки вонзился.

Жрец бросил нож, склонился к девушке и зарыдал, как плачет мать над трупом сына.

— Что сделал я, сестра?!.. Прости… Зачем привез тебя я в Рим, в развратный город власти? Амун великий, помоги!..