Браки по расчету - [83]

Пецольд, о котором с таким знанием дела говорила Валентина, был рабочим на карлинском уксусном заводе; Мартин поселил его в Комотовке со всей семьей — с матерью, женой и двумя детьми, — чтоб они стерегли ему дом. И пока Валентина в каморке старухи переодевалась в платье ее снохи, то успела вызнать все, что ее интересовало. Она согласилась с Мартином, что пустующий дом скорее ветшает, чем тот, в котором живут, но никогда она не поверит, чтоб Пецольд при желании не мог найти немного досуга, чтоб хоть как-то привести дом в порядок. Пусть Мартин не берет с него платы, пусть разрешит жить даром — увидит тогда, как завертится Пецольд! От его жалких грошей Мартин все равно не разбогатеет, не такой же он мелочный, чтоб наживаться на каком-то рабочем! Пусть Недобыл поверит ей, Валентине, — такое скряжничество не окупается: за то, что здесь сэкономишь, сторицей заплатишь в другом месте. Ах, у Мартина нет денег, всю выручку он должен отдавать отцу? Ну и тоже не поверит Валентина, чтоб уж он совсем был без денег, чтоб не хватило у него на несколько досок для крыши да на стекло для рам. Нечего, нечего жадничать, пусть-ка тряхнет мошной, ведь все это к нему вернется. А сад? Почему он дохода не приносит? Конечно, яблоки и груши тут такие, что смотреть страшно, но опять-таки не поверит Валентина, чтоб их не откупил какой-нибудь повидловый завод. Только поспрошать, попытка не пытка, а спрос не беда!

О таких увлекательных вещах толковали они, шагая по заросшей тропинке у подножия горки, чей пологий купол возносился над непролазной чащей кустов и одичавших плодовых деревьев. Валентина опиралась на мускулистую руку Мартина, ящерицы шуршали в сухой траве, птицы чирикали, трещали кузнечики, аккомпанируя мирной беседе, и души вдовы и юноши сливались и звенели созвучно нежным дуэтом. Конечно, деревья никуда не годятся, соглашался Мартин, груши и яблоки хоть брось, и чудо, если Валентина окажется права и какой-нибудь завод сжалится над этими падалицами. Но почему, почему деревья так плохо растут?! — При этих словах Мартин тряхнул волосами и самоуверенно, гордо огляделся. — Потому что почва тут сплошь глина да опока, а известно ли Валентине, что можно из глины делать? — Кирпичи! А разве опока не превосходный строительный материал? Если бы Валентина проехала на извозчике чуть дальше, к Ольшанам, к часовне, она увидела бы, что там одна кирпичная печь на другой сидит. Там уже началось строительство, дома растут, как грибы после дождя, и всякий, кто строит, на месте обжигает кирпичи. А песок? И песку здесь более чем достаточно. А вода, самое-то главное? Пусть Валентина изволит попить Мартиновой воды, пусть сама скажет, хороша ли. Воды тут столько, что для каждого дома можно вырыть свой колодец.

О, вода! Свой колодец для каждого дома! Как нам известно, у Валентины с самого начала сложилось самое лучшее мнение о Мартине вообще, а после ее визита к Банхансу, — в особенности; теперь, когда Мартин заговорил о воде и колодцах, он еще выше поднялся в ее глазах. Если б он поэтичнейшими словами воспевал ее красоту, если б возвышенной речью славил волшебство этих счастливых минут, когда продирался сквозь бузинную чащу рядом с нею, оживленной и разговорчивой, спотыкающейся в своих опорках, выше которых виднелись ее серо-голубые чулки — он не так бы порадовал ее любящее сердце, как теперь, рассуждая о воде и колодцах. Вода — всю жизнь она была для Валентины главной заботой и мукой. В ее доме на Жемчужной улице нет колодца, и за каждым кувшином служанка должна бегать к фонтану, — в таком духе повела теперь речь пани Валентина, — а дрянь девка злоупотребляет этим, пропадает из дому на полдня, вечно торчит у фонтана, уж пусть ей Мартин поверит на слово. Вода, вода — вечное мученье, и оно целиком падает на плечи одних только женщин; мужчины — эгоисты, им все равно, они и знать не хотят, как наломаешься за день, таская да качая воду, к примеру, когда в доме стирка или полы моют.

— Ох, сколько я слез пролила, сколько натерпелась из-за этой воды! Теперь-то что, теперь у меня у самой девка есть, а раньше хуже было, я в молодости сама служила, сама за водой бегала; зимой, бывало, как замерзнет фонтан, заколотят его досками — так чтоб до воды добраться, надо было наверх лезть по тоненькой такой досочке, а она скользкая, бывало, ноги разъезжаются — как только цела останешься да воду не разольешь! За горячей водой я ходила к пивовару на Скотный рынок, вот когда было весело. Один раз кипятком мне всю спину обварило. В тот день, помню как сегодня, голова у меня трещала от угара, от древесного угля, чем утюги разжигают. Голова трещит, спина обварена — вот как весело было! До сих пор, говоря по правде, от всего этого здоровье у меня хромает. Эх, Недобылочка, уж как я намучилась, об этом целые книги написать можно!

Она действительно намучилась, а теперь так же мучилась ее служанка, и Валентина отзывалась о ней, возможно, теми же или очень похожими грубыми словами, какие в свое время пускала в ход ее хозяйка, — что злоупотребляет-де хождением к фонтану и пропадает на целые полдня. Но Мартину не пришло в голову такое сопоставление, он не задумался над тем, что даже собственные страдания не научают человека сострадательности. Восхищенный тем, что Валентина не только красива и привлекательна, не только богата, но к тому же еще и работать умеет, Мартин с силой прижал к себе ее руку и слегка погладил ее. Она же не только не отстранилась, не только не вознегодовала, но наоборот, чуть заметно ответила на его пожатие. Это так взволновало его, что он ощутил некое одеревенение и холод на темени, что случалось с ним, когда от сильного душевного потрясения у него волосы вставали дыбом или хотя бы пытались это сделать.