Браки по расчету - [79]

— А чем тут гордиться? Всякий принадлежит к какому-нибудь народу, как у всякого есть нос и уши. Значит, если б я была абиссинкой, мне следовало бы гордиться тем, что я абиссинка? Я понимаю — дворянин гордится своим дворянством, потому что этим он отличается от толпы, а разве я от кого-нибудь отличаюсь? — Видя, что лицо у мужа делается неподвижным, каменеет, она опять всхлипнула. — Ах, объясни ты мне все это, пожалуйста, я ведь в самом деле не знаю, не понимаю. Мне не безразлична родина, только я думаю, что есть и другие интересные вещи на свете, кроме того, что я чешка, а ты чех, а тот — немец или та — немка.

— Есть, конечно же есть, — примирительно сказал он, обнимая Лизу за талию. — Но ведь если б над головой у нас горела крыша — разве стали бы мы тогда думать, к примеру, о музыке, или об астрономии, или о поэзии! Нет, мы думали бы только, как спасти свой дом. А положение сейчас такое, когда решается — быть или не быть нашему народу, и поэтому национальный вопрос у нас на первом месте. От нашей борьбы зависит все, Лиза, и потому наша главная забота — это борьба. Мы еще как следует потолкуем об этом, все разберем, а теперь мне пора идти, не то опоздаю к началу собрания.

И Борн, поцеловав жену в лоб, надел сюртук со шнурками, висевший на спинке стула, и ушел бодрым, пружинистым шагом, чуть поскрипывая новыми лакированными туфлями.

Г л а в а т р е т ь я КОМОТОВКА

1

Пролетка, в которую села пани Валентина, защитившись от жаркого июльского солнца сиреневым зонтиком, миновала Индржишскую башню и пересекла всю Сеноважную площадь, пыльную и безлюдную, с огромным восьмираменным фонарем-канделябром, одиноко торчавшим посреди пустынного булыжного пространства. Здесь кончалась Прага; на восточной стороне площади поднималась городская стена, массивная, вызывавшая всеобщую ненависть, поросшая поверху серо-зелеными тощими акациями и пробитая сводчатым туннелем так называемых Новых ворот.

Ворота эти, чей тяжелый, массивный портал был украшен имперским орлом, змеевидно подъявшим обе свирепые головы над грубым сводом въезда, тщательно охранялись, хотя в ту пору это уже потеряло всякий смысл, потому что в нескольких шагах оттуда стена была основательно разрушена, проломлена, рассечена подъездными путями Главного вокзала. Там, промеж двух бастионов, на пространстве, освобожденном от валов, поблескивала сеть рельсов, там свободно проезжали, маневрировали поезда, там пыхтели и дымили своими воронкообразными трубами паровики, там свистели в свистки, и махали флажками, и перекликались грубыми голосами люди в синей форме. Так средневековье, воплощенное в древних стенах, буквально скрещивалось в этом месте с самым пока что совершенным из всего, что принесло начало века разума; здесь отжившее, существующее лишь по инерции, сталкивалось с наступающим, ломающим преграды; здесь переплетались технические достижения старой и новой эпохи, здесь настоящее бесцеремонно пробивалось сквозь препятствия, выставляемые прошлым. И в то время как по вечерам крепко запирались въезд и выезд Новых ворот, неподалеку от них, через пролом в стене, где был переброшен каменный мост, без помех и печалей в город и из города проходили ночные поезда, набитые людьми и товарами. Так было в шестьдесят третьем году, на который теперь устремлено наше внимание, и так должно было быть ещё долго, а с точки зрения короткой человеческой жизни просто очень долго — целых одиннадцать лет, вплоть до окончательного сноса стен.

Итак, через эти-то бесполезные ворота, охраняемые двумя полицейскими и одним акцизным чиновником, сборщиком пошлины на продукты питания, и проехала пани Валентина; миновав их, она очутилась в неприютной холмистой местности, замкнутой с севера продолговатым хребтом горы Витков, которую еще называли Жижков холм, или, на ломаном немецком, «Жижкаперк», а с востока — вздыбившейся извилистой чредой выветренных скал и пригорков, поросших кустами и кое-где жалкими виноградными лозами, остатками некогда процветавших виноградников. Переход был слишком резок: по ту сторону ворот — мощеные улицы и площади с газовыми фонарями, по эту — тощая природа, земля, как струпьями, покрытая кучками золы и мусора, безобразная и безлюдная — и все же природа: когда пролетка выкатилась из-под арки ворот, когда смолкло многократное гулкое эхо, порожденное в сыром туннеле скрипом колес и стуком копыт — в вышине звонко зазвенел жаворонок, впереди на пологом склоне ветер тронул созревающие хлеба; по скудному серенькому лугу важно ступал аист, одобрительно кивая длинным клювом при каждом шаге — и вдруг поднялся в воздух, распластав широкие крылья.

— Теперь куда? — спросил извозчик, а его кобыла без всякого явного приказа остановилась и меланхолически свесила голову. — Пожалуй, тут где-нибудь и есть эта самая Комотовка.

Справа от дороги поднимался пологий, заросший кустарником, холм; четко рисовалась вереница тополей на его вершине, выделявшихся на фоне пустынного неба; слева же тянулся запущенный плодовый сад, где бузина глушила одичавшие груши и яблоньки. Над этими густыми непроглядными зарослями, покрытыми копотью от черного дыхания недалекого вокзала, — откуда, словно с того света, доносились пыхтенье паровиков и звуки сигнального колокола — круто поднималась скала, формой напоминавшая череп. А подальше у дороги — единственное человеческое жилье в этой пустыне — стояло просторное, наполовину деревянное, наполовину каменное одноэтажное строение; оно казалось необитаемым — все окна по фасаду были разбиты или до того грязны, что через них ничего нельзя было разглядеть. Сломанные ворота вели во двор с убогими сараями и хлевом, пристроенным к отвесному каменному подножию одного из многочисленных пригорков, которыми горбились и вздувались эти непроглядные заросли. По виду нельзя было предположить, чтобы в этой заброшенной лачуге — видимо, бывшем постоялом дворе, — кто-нибудь еще обитал; но Валентина своими зоркими синими глазами подметила, что над одной из четырех труб, сердито торчавших на дырявой просевшей крыше главного строения, поднимается слабая струйка дыма — скорее намек на дым, чуть заметное дрожание воздуха, разогретого уже угасавшим огнем, однако же бесспорное доказательство присутствия человека. Она попросила извозчика рискнуть — сходить спросить в доме.