Браки по расчету - [104]

Говоря так, Мольтке слишком переоценил своего противника, но вскоре он будет выведен из заблуждения.

В тот же день майор кавалерии фон Унгер во главе небольшого разъезда, высланного на рекогносцировку, проехал, не подозревая того и не замеченный никем, совсем близко от австрийских патрулей, выдвинутых к речке Быстршице, и, поднявшись на пригорок, до крайности изумился, узрев перед собой расстилающийся вширь и вдаль огромный лагерь австрийского войска, со сложно извивающейся Лабой и черным, угловатым силуэтом Градецкой крепости в тылу, — необозримый муравейник людей, лошадей, повозок и орудий, сливающийся вдали в одну неразличимую движущуюся массу. Но тут уж и австрийцы заметили на фоне неба ошеломленного всадника в остроконечной прусской каске, и из деревни Садовой с визгом и ревом, сабли наголо, выскочил эскадрон уланов и галопом пустился за майором, который обратился в бегство со всем своим отрядом. Возможно, пруссаки были лучшие наездники, или кони их были резвее австрийских, но после недолгой дикой скачки австрийцы далеко отстали, и только один из преследователей, неизвестный герой невысокого роста, невзрачный и худощавый, догнал майора и рассек ему саблей полу развевавшегося плаща; майор же, обернувшись, выстрелил из пистолета и выбил его из седла.

Таким образом, был отчасти разгадан секрет Бенедековой стратегии, — я говорю «отчасти» потому, что, когда в одиннадцать часов вечера взволнованный начальник генерального штаба Первой прусской армии примчался в открытой коляске, на загнанной паре лошадей, в притихший Ичин, чтобы доложить Мольтке дислокацию австрийских войск, старый стратег, внезапно разбуженный от крепкого сна, придя в себя и переварив невероятную новость, рассудил, что Бенедек, несомненно, задумал предпринять на заре решительное наступление на прусские позиции; иначе никак нельзя было объяснить, зачем он расположился на открытом пространстве перед рекой, отрезавшей ему путь к отступлению, когда до прекрасно защищенных и почти неприступных позиций рукой подать. То, что Бенедек не замышлял ничего, кроме «нескольких дней отдыха» для своих войск, не могло присниться старому маршалу даже в хмельном сне. Как мы знаем, Мольтке помнил формулу Наполеона, что глупость австрийских генералов можно учитывать как факт, но полагал, что всему есть границы, даже этой глупости, — однако мы увидим далее, что это суждение было ложным и едва-едва не стоило ему головы.

Вскочив с кровати и сунув ноги в шлепанцы, в ночной рубашке сел Мольтке к столу писать приказ на ближайшие, ночные, часы.

План его был прост: пруссаки предупредят предполагаемое наступление австрийской армии, двинувшись на них еще раньше. Первой армии Красного Принца предписывалось атаковать в лоб, армии генерала фон Биттенфельда — обрушиться на левое крыло, а кронпринцу двинуться со своей Второй армией из Двора Кралове, чтобы обойти с фланга правое крыло австрийцев.

За несколько минут до полуночи из Ичина выехали по трем разным дорогам три спешных курьера в Двор Кралове, отстоящий примерно на сорок километров; каждый курьер вез в поясе по одному экземпляру краткого письменного приказа кронпринцу. И хотя местность была им незнакома, а ночь безлунна, а неприятель близок — все три курьера достигли цели в срок.

14

Задолго до рассвета, между вторым и третьим часом пополуночи, в лагерях и станах Первой прусской армии и армии генерала фон Биттенфельда, называемой Полабская, затрубили тревогу, забили барабаны, раздались призывы к оружию, и все это сопровождалось растерянным галдежом. Похожие на пьяных чертей, разбуженные среди ночи, еще одурманенные сном, дрожащие от холода солдаты закопошились в туманной темноте, которую едва разгоняли дымные огни лагерных костров; кашляя, стуча зубами, солдаты хватали свои ранцы, ремни, каски и оружие. Однако хаос длился недолго: прошли какие-нибудь три-четыре минуты, как мечущиеся фигуры уже послушно сомкнулись в четкие правильные ряды.

Тяжкие массы прусского войска, немые, безропотные, как машина, начали свой марш.

Утро занялось ненастное. На рассвете, когда запели птицы, которых не могло спугнуть угрюмо-безмолвное движение молчаливых отрядов, ночной туман стал оседать в виде мелкой, назойливой измороси, позже перешедшей в частый дождь. Местами низкое небо совсем сливалось с серой землей, по которой разбросались разорванные клочья холодных паров. Деревья, как мокрые метлы, стряхивали с ветвей пригоршни холодных капель. Солдаты шагали медленно, беззвучно передвигая натруженные ноги по мокрой траве, по затоптанным хлебам; все знали, что подходит решительный час и многие из них сегодня простятся с жизнью. Движение часто прерывалось — лафеты тяжелых орудий увязали в рыхлой земле картофельных и капустных гряд.

В начале седьмого часа утра голова обеих армий достигла холмов западнее Быстршице, параллельных высотам, поднимавшимся на том ее берегу, между деревнями Липа и Хлум, как раз посередине прямоугольного пространства, занятого армией Бенедека, представляя собой стратегический и наблюдательный центр австрийцев. Последние же лишь двадцать минут тому назад заметили приближавшегося неприятеля и затрубили тревогу, когда авангард Восьмой прусской дивизии уже вступил в брошенную деревушку Дуб, неподалеку от Садовой, расположенной на крайней северо-западной точке наших позиций. Чуть позднее четыре прусских кавалериста-наблюдателя поднялись на высоту, скрывавшую расположение австрийцев, — и тогда на австрийской стороне, возле белой остроконечной колокольни костела в Хлуме, ясно видимое на зеленом фоне, вспухло круглое облачко, а через несколько секунд донесся и раскат первого пушечного выстрела. Величайшая битва девятнадцатого века, битва под Градцем Кралове, которую иные чужестранные историографы называют битвой под Садовой, началась.