Браки между Зонами Три, Четыре и Пять - [52]
Дабиб, стиравшая белье в большом чане у задней двери своего домика, увидела, как Бен Ата перепрыгнул штакетник и большими шагами решительно направился к ней, как будто собирался перевернуть и ее, и чан с водой, и таз с мокрым отжатым бельем. Король остановился перед молодой женщиной и, взяв ее рукой за подбородок, заглянул в глаза, внимательно рассмотрел все лицо. При этом хмурился от напряжения, проводя какие-то свои сравнения. Дабиб это поняла, но не рассердилась. «Вот бедняга, несладко ему пришлось», — думала она, сохраняя на лице улыбку, но за гладкими смуглыми щеками и трепещущими веками скрывались ее истинные мысли. «Гм-м-м. Ничего, перетопчется», — решила она, когда Бен Ата, не извинившись, развернулся и направился прочь. И она втайне улыбнулась, мысленно поздравив Эл-Ит, представляя себе, как та сможет воспользоваться отчаянием и злостью этого мужлана.
Но Бен Ата просто не мог больше выносить этого смятения. Наступила пора новой кампании. Он лихорадочно затребовал к себе последние донесения со всех границ и обнаружил — конечно, ничуть не удивившись, — что наблюдаются перестрелки на границе с Зоной Пять.
— Пора дать им урок, — пробормотал он, присовокупив все прочие ритуальные и принятые магические формулы, и отправился в офицерскую столовую, чтобы обсудить все с окружающими и немного накалить обстановку.
Его подчиненные, как обычно, пришли в восторг от объявления новой войны. А Бен Ата тем временем сидел в своей палатке, думая об Эл-Ит, о ее презрении к нему, обо всех своих войнах и кампаниях. Вспомнил о последней — и впервые в жизни подумал о мертвых и раненых, потому что до сих пор его никто даже не натолкнул на эту мысль.
Бен Ата не мог отменить эту кампанию, потому что солдаты сочли бы его слабым и нерешительным, но также не мог он и сделать честное заявление — выехать перед всей своей армией и «пройти через всю эту говорильню, заварить кашу и ждать, как все это будет тянуться днями, неделями, пока не закончится». Эти мысли он счел предательскими и испустил какое-то подобие приглушенного злобного рева, который услышали все дневальные. Но они только обменялись взглядами, молчаливо сойдясь во мнении, что сейчас даже шептаться рискованно для жизни.
Бен Ата ринулся из своей палатки, вскочил на первую же попавшуюся лошадь и помчался на восточную границу, примыкавшую к Зоне Пять. Но неприятности мчались за ним по пятам!
— Что же я собирался сделать? — все время бормотал он, попеременно то подстегивая коня, то осаживая его и поглаживая по бокам… Морда коня была вся взмыленной из-за неудобного мундштука… Бен Ата считал, что там, в стране Эл-Ит, все ездят верхом без уздечки, без седла, без кнута… короче, без всего того, что у них тут требуется нормальному всаднику. Он ослабил захват мундштука, даже пробормотал несколько слов, как бы извиняясь перед животным, — и тут же снова почувствовал себя предателем. И вообще зачем это он скачет к границе с Зоной Пять? Он всегда ненавидел это место. Еще на подступах к нынешней границе тяжелая почва с богатым пахотным слоем, хорошие плодоносные поля, каналы, арыки и пруды и безграничные плоские пространства Зоны Четыре — словом, достоинства, наличие которых он всегда или до недавнего времени считал необходимыми для страны, сменились невысоким кустарником и песками, воздух стал разреженным и сжатым, с вечным привкусом пыли. Бен Ата никогда не углублялся далеко по этой ненавистной территории, но пленники и пленницы, которых демонстрировали ему солдаты, все сплошь были тощими чахлыми существами, грязно-желтого цвета, с вечно припудренными пылью конечностями, лицами и волосами. Бен Ата предполагал, что эта пыль, эта сухость были органически присущи им, но точно не знал. И никогда не спрашивал. Теперь король Зоны Четыре сообразил, что даже никогда не разговаривал ни с пленниками, ни с девицами, которых вталкивали ему в палатку, только командовал, даже никогда никого не допрашивал, а только наказывал или пускал в расход.
Бен Ата добрался не до самой границы, а лишь до того места, откуда были видны горы струящегося песка, каменные откосы и невысокие заросли жесткого кустарника. Сидя в седле, он бездумно оглаживал шею коня, думая о том, что у бедного животного порваны губы, вспоминал, каковы на ощупь пленные девицы, — раздражающе шероховатая кожа, вспоминал их слезы и злость.
И тут Бен Ата заплакал. Он теперь прекрасно понял, что не прикажет начинать никакой войны с этой несчастной страной: как только вернется в лагерь, тут же аннулирует отданные до сих пор приказы. Он знал, что скажут солдаты: мол, их король пал жертвой женщины, стал негодным солдатом. И думал, что они правы. Ему не хотелось возвращаться в свою страну, где если завелась у человека в голове хоть какая свежая мысль, это непременно считается крамолой.
Он решил побыть тут какое-то время. Спешился, распряг коня — снял седло и уздечку и, повернувшись лицом к своей стране, а спиной к Зоне Пять, уселся, как бы неся стражу, в чем был — прямо в командирской плащ-палатке. Так и получилось, что Бен Ата, король ужасной Зоны Четыре, оказался вдали от своей армии и своего лагеря, сам по себе, когда снова начал бить барабан. И Бен Ата его не услышал.
