Брак по расчету. Златокудрая Эльза - [21]

— Это Лео передал тебе, — сказала она. — А еще я пришла сказать тебе от него «покойной ночи».

— Он добрый, и я люблю его, — отозвался мальчик, и губы его растянулись в привычной меланхолической улыбке.

— Это замечательно, дитя мое, но ты не должен более терпеть наказание за его шалости.

Она взяла его за подбородок и, приподняв головку, с любовью заглянула в его невинные глазки.

— Неужели у тебя хватает мужества всегда молча сносить несправедливость? — спросила она серьезно.

Некрасивое лицо ключницы вспыхнуло; она, видимо, с минуту боролась с охватившим ее чувством умиления, но только одну минуту, а затем, глядя испытующе на свою госпожу, она сказала еще более резким тоном:

— Габриелю, баронесса, это вовсе не вредит, и если к нему несправедливы в замке, то он должен благодарить и за это и целовать руку, которая его карает… Он будет монахом, пойдет в монастырь, а там надо на всякую обиду молчать, как бы ни кипело гневом сердце… Маленького барона Лео он должен любить, ведь это он выпрашивает у гофмаршала позволения оставаться ему здесь, а то Габриеля давно бы разлучили с матерью.

Глаза мальчика наполнились слезами.

— Ты должен стать монахом? Тебя принуждают к этому, Габриель? — быстро спросила Лиана.

— Говори правду, сын мой, кто принуждает тебя? — раздался сзади голос придворного священника, совершившего сегодня брачный обряд.

Он стоял на пороге отворенной двери, и темная фигура его резко выделялась на фоне облитых лунным светом розовых кустов. При виде его Лиана невольно вспомнила о тени, виденной ею у колонны: значит, это он следил за ней.

Лен присела, а священник с изящным поклоном, улыбаясь, вошел в комнату и сказал:

— Успокойтесь, баронесса, мы здесь, в Шенверте, совсем не так жестоки, как можно подумать. Мы не позволяем себе таких возмутительных насилий, о которых повествуется легковерному свету в сказке о мальчике Мортаро, не так ли, дитя мое?

Он ласково положил свою тонкую белую руку на плечо Габриеля. Если бы не длинная монашеская одежда и не тонзура, белым пятном выделявшаяся на темной кудрявой голове его, никто не принял бы этого человека за духовное лицо. Ни тени той величавой медлительности в движениях, в которой нередко есть нечто заученное, театральное, ни малейшего умиления в тоне! Да и сегодня за столом, во время жаркого политического спора, его металлический голос звучал вызовом, подобно боевому кличу.

При его появлении больная снова уткнулась лицом в подушки и притихла, будто уснула; она походила на испуганную, дрожащую птичку, старающуюся укрыться от рук ловца.

— Что с ней опять сегодня? — спросил священник. — Она очень беспокойна — я даже в ризнице слышал ее стоны.

— Ваше преподобие, герцогиня опять проезжала сегодня мимо дома, а после этого, как вам известно, ей всегда бывает хуже, — ответила ключница почтительно, но с плохо скрытой досадой.

На губах священника мелькнула насмешливая улыбка.

— Но она должна свыкнуться с этим. — Он пожал плечами. — Герцогиня, конечно же, не откажется от своих прогулок по «Кашмирской долине» ради этой несчастной, да и у кого достало бы мужества требовать от нее подобной жертвы?

Он подошел ближе к кровати; больная содрогнулась.

— При всей вашей строгости, вы, верно, слишком снисходительны к больной, добрейшая г-жа Лен, — сказал он. — К чему эти тяжелые браслеты на разбитых параличом членах? К чему эти ожерелья на груди?

— Она умерла бы, ваше преподобие, если бы я лишила ее этих вещей, — сказала Лен сквозь зубы, с какой-то особой торопливостью, и ее маленькие, глубоко посаженные глаза сверкнули.

— Вы не правы: она так слаба, так изнурена, что едва дышит. Эта тяжесть при ее беспомощности вредит ей больше, нежели вы думаете… Подойдите сюда, давайте попробуем!

Теперь больная повернулась к ним лицом и широко открыла глаза, они были полны ужаса. Прижав к груди левую руку, она испустила тот же жалобный стон, какой Лиана слышала днем в своей комнате. Лен стала между кроватью и священником и положила свою широкую костлявую руку на маленькую, судорожно сжатую руку больной.

— Ваше преподобие, смею просить вас оставить все как есть! — обратилась она к священнику резко и решительно. — Это ведь и меня касается!.. Если вы растревожите ее, кому придется не спать ночей? Все мне, несчастной… Я могла бы избежать этого, конечно, могла бы жить спокойно, как прочие люди в замке, которые ни за какие блага не придут сюда… И я делаю это вовсе не из любви или сострадания — я не из числа мягкосердечных и не хочу казаться лучше, чем я есть на самом деле… Да и какое мне до нее дело! — продолжала она спокойнее, но с досадой. — Если я здесь прислуживаю, так только из благодарности и преданности моим господам, которые меня кормят.

— Ах, вот почему вы хлопочете! — произнес священник, с улыбкой покачав головой. — Но кто же сомневается в вашей верности и в вашем бескорыстии? Пусть останутся у больной ее игрушки, я не хочу добавлять вам хлопот.

Во время этого разговора Лиана незаметно вышла. Эти люди произвели на нее такое тяжелое впечатление, что она почувствовала потребность снова видеть чистое звездное небо над головой, снова дышать свежим ночным воздухом, слышать шум своих шагов по песчаной тропинке, чтобы убедиться, что она не находится во власти фантастического сна. Все виденное ею казалось картиной, полной анахронизмов; странное худенькое существо лежало на кровати, окутанное облаком белой кисеи, в тяжелых золотых украшениях, подобно индийской принцессе, и с этой суровой женщиной с ее простонародным немецким говором, туго накрахмаленным фартуком, роговым гребнем в седой косе представляло почти невероятную противоположность!