Брак по расчету. Златокудрая Эльза - [158]

— Почему же мне? — с удивлением воскликнул Фербер. — Ты, как старший, имеешь больше прав на эту находку.

— Вот еще! На что она мне? Может, мне на старости лет начать давать деньги в рост? Только этого не хватало! Я бобыль, получаю хорошее жалованье, а когда не смогу больше служить, стану получать пенсию. Так что я уступаю свое первенство вот этой девице с золотыми волосами и нашему наследнику, шельмецу Эрнсту, и даже не возьму взамен чечевичной похлебки, потому что, по словам Сабины, она к дичи не подходит… Отстаньте от меня! — крикнул он, увидев, что госпожа Фербер со слезами на глазах поднялась, чтобы пожать ему руку, а Фербер явно намеревался переубедить его.

— Вы сделали бы гораздо лучше, невестушка, если бы позаботились о кофе. Это бог знает что! Четыре часа, а у меня до сих пор ни крошки не было во рту! Чего же ради я лез на гору?

Он таки добился своего — избежал благодарностей. Госпожа Фербер и Елизавета поспешили в дом, а другие рассмеялись.

Немного времени спустя все общество удобно расположилось на террасе, попивая душистый кофе.

— Да-а, — протянул лесничий, сидевший в кресле с раскуренной трубкой в руке, — вот уж не думал, когда вставал сегодня утром, что лягу спать господином фон Гнадевицем. Теперь уж место главного лесничего останется за мной. Эта пожелтевшая бумажка со своими вычурными письменами сделала в один день то, чего не дали тридцать лет усердной службы. Как только его сиятельство прибудет в Л., я отправлюсь к нему на поклон и представлюсь под своим новым именем. Воображаю, как они вытаращат глаза!

При этих словах он искоса взглянул на Елизавету и, сильно затянувшись, скрыл свое лицо в густых облаках табачного дыма.

— Дядя, — воскликнула девушка, — ты можешь говорить все что угодно, но я-то прекрасно знаю, что тебе и в голову не придет восстанавливать герб Гнадевицев.

— Отчего же? Это очень красивый герб со звездами.

— И окровавленным колесом, — подхватила Елизавета. — Не дай Бог, чтобы мы поступали так, как некоторые, кто выкапывает грехи предков для того, чтобы доказать древность своего рода. Да и если сравнить обоих отцов: родного, малодушно бросившего ребенка, забыв о своих священных обязанностях относительно него, и другого, приютившего у себя беспомощное покинутое создание и давшего ему свое честное имя, то абсолютно ясно, кто из них проявил благородство и чье имя не должно угаснуть. А сколько огорчений доставил этот род моей бедной мамочке!

— О да! — подтвердила госпожа Фербер, тяжело вздохнув. — Прежде всего, я обязана ему беспокойным и безотрадным детством, потому что моя мать была прелестная женщина, но не дворянского происхождения, а мой отец женился на ней против воли своих родителей. Этот так называемый «мезальянс» служил поводом для бесконечных огорчений и мучений несчастной. У моего отца не хватило силы воли порвать со своей семьей и жить только для жены. Из-за этого между моими родителями постоянно случались раздоры, что, конечно, не могло укрыться от меня. Ну а мы, вероятно, никогда не забудем, — она протянула руку своему мужу, — какие битвы нам пришлось выдержать, прежде чем мы поженились. Я больше никогда не хотела бы возвращаться в касту, которая блеск и формальное приличие ставит выше человеческих чувств.

— Да этого и не нужно, Мария, — с улыбкой успокоил ее муж, пожимая ей руку и бросив лукавый взгляд на своего брата, который, пуская клубы дыма, тщетно старался нахмурить лоб.

— Ах, мои чудные планы! — с комическим вздохом разочарования проговорил, наконец, дядя. — Эльза, ты глупенькая, ты вовсе не представляешь, какую прекрасную жизнь я мог бы устроить тебе, будучи главным лесничим. Разве тебя это не прельщает?

Елизавета засмеялась, но очень решительно помотала головой.

— И почем знать, — добавила мисс Мертенс, — может быть, мы не успеем оглянуться, как какой-нибудь благородный рыцарь высокого происхождения постучится в ворота Гнадека и посватается к златокудрой дворянке Эльзе?

— И вы думаете, я пошла бы за него? — запальчиво воскликнула Елизавета, при этом на ее щеках вспыхнул яркий румянец.

— А почему бы и нет? Если бы ты полюбила его.

— Никогда! — заявила девушка срывающимся голосом. — Даже если бы и любила. Я бы еще больше была огорчена тем, что мое имя для него значит больше, чем я сама, чем мое сердце.

Госпожа Фербер в смятении взглянула на свою дочь, на лице которой вдруг отразилось сильнейшее душевное волнение. Лесничий, взяв свою трубку в зубы, захлопал в ладоши.

— Эльза, золотко! Дай свою руку. Ты просто молодчина! Я с тобой вполне согласен. Послушай-ка, Адольф, ведь мы не посрамим метрической книги маленькой деревенской церкви в Силезии, где нас крестили, и будем всегда носить то имя, которое там записано?

— И которое верно служило нам целых полвека, — добавил с улыбкой Фербер. — А этот документ я буду хранить для него, — он положил руку на голову Эрнста, — до тех пор, пока он не будет иметь обо всем этом зрелое суждение. Теперь я не могу и не имею права решать за него, но постараюсь воспитать его так, чтобы он предпочел пробивать себе дорогу собственными силами.

— Аминь! — воскликнул лесничий, выколачивая пепел из трубки. — А теперь пойдем и поговорим с пастором, — обратился он к брату. — Мне больше нравится место под раскидистыми липами на нашем деревенском кладбище, чем мрачные стены, в которых столько лет лежала наша прабабушка. Для того чтобы ее не покрывала «тяжелая черная земля», мы соорудим склеп, который обложим камнем.