Брак по-американски - [19]

— Между прочим, — тем же тоном передразнил меня папа, — я — еврей, и мама наша тоже еврейка, так же, как твои бабушки, дедушки, дяди и тёти, а, самое главное, ты сама — еврейка!

— Я — шатенка, а еврейкой быть не хочу! Все говорят, они плохие, не за нас! — упрямо стояла на своём я.

— А Чарли Чаплин? Эйнштейн? Карл Маркс?

— И Карл Маркс тоже? — изумилась я.

— Конечно! И все наши друзья, которых ты так любишь, дядя Абраша, тётя Дифа. Мы все — евреи. Ничего плохого в нас нет, и, тем более, мы не можем быть не за нас!

— Я в растерянности отошла от папы и села на диван. Чувствовать себя еврейкой было очень странно и обидно. Вдруг оказалось, что я не такая как все в нашей группе, Люда Петрова, Таня Серебрякова, мои любимые подружки. Но быть как Карл Маркс — очень здорово! Он после Ленина и Сталина — самый главный! Хоть тут повезло!

Я пошла на кухню. Соседка Таисия Ивановна с головой залезла в духовку, засовывая туда что-то необыкновенно вкусно пахнущее.

— Таисия Ивановна, — загадочно произнесла я, — вы знаете, какое счастье?

— Ну? — не вылезая из духовки, пробурчала Таисия Ивановна.

— Карл Маркс — еврей! — с торжеством выдохнула я. — Мне папа сказал!

— Ещё бы! — странно фыркнула Таисия Ивановна, вылезла из духовки и ушла из кухни с таким видом, будто Карл Маркс был не такой, как мы, а такой, как она!

На следующий день в детском саду я подбегала ко всем и гордо объявляла:

— Карл Маркс — еврей, и я тоже!

Никто почему-то не радовался, а Люда Петрова и Таня Серебрякова перестали со мной играть.

За обедом ко мне подошла воспитательница Галина Николаевна.

— Это ты всем рассказываешь про Карла Маркса? — строго спросила она.

— Он — еврей, — уже не так уверенно повторила я и сосем тихо добавила, — и я тоже.

— За столом не болтают! — отрезала Галина Николаевна и больно ущипнула меня за руку.

Вечером, когда я ложилась спать, папа подошёл ко мне, как всегда, сказать «Спокойной ночи!»

— Что это? — нахмурился он, увидев около моего плеча два огромных синяка.

— Это меня Галина Николаевна ущипнула за нашего Карла Маркса. Папа, ты точно знаешь, что он — еврей?

— Точно знаю. Спи, не волнуйся! Спокойной ночи!

Обычно утром мы с папой вместе выходили из дома, переходили через дорогу и шли в разные стороны. Я — в детский сад, папа — на работу. В этот день папа неожиданно пошёл вместе со мной.

Войдя в раздевалку, он подвёл меня к Галине Николаевне и задрал рукав моей кофточки.

— Здравствуйте, — сказал папа, — Карл Маркс — еврей, а я — судебно-медицинский эксперт, и видеть кровоподтёки на теле моей дочери больше не хочу. Договорились?

Лицо у Галины Николаевны покрылось красными пятнами.

— Договорились, — прошептала она и глазами ущипнула меня ещё раз.

Так я впервые почувствовала себя еврейкой…

Когда моему младшему брату было пять лет, он катался на своём трёхколёсном велосипеде и наехал на прохожего. Брат слез с велосипеда и сказал:

— Дядя, простите меня, я нечаянно!

— Ух, ты, еврей паршивый! — ответил прохожий.

Расстроенный брат пришёл домой, рассказал всё, как было, и спросил:

— Папа, а как он узнал?…

… А трудно быть папой, верно?…

… Когда моей дочке было пять лет, я обронила при ней фразу «Моё еврейское счастье!»

— Мама, какое у тебя счастье? — переспросила дочка.

— Ты о чём? — не сразу поняла я.

— Ну, ты только что сказала, что оно у тебя какое-то не такое.

— Ах, да, — спохватилась я, — я сказала «еврейское».

— А что это «еврейское»?

— Это значит, что я — еврейка, поэтому счастье у меня еврейское.

— А я? — недоверчиво посмотрела на меня дочка.

— Ты тоже еврейка, мы все — евреи.

Дочка на минуту задумалась и тут же нашлась.

— Вы, может быть, евреи, а я — ленинградка!

Я вспомнила, как когда-то спорила с папой и хотела быть шатенкой, обняла дочку и вздохнула.

… Да, папой быть трудно, но и мамой не легче!

ДОЧКА

Папы у меня никогда не было. То есть вообще-то он был, но ушёл от нас очень давно. Судя по рассказам тех, кто его знал, детей он не хотел и со всех своих жён брал обещание не рожать. Однако ни одна из них слова не сдержала, поэтому у моего папы было много жён и ещё больше детей.

Насколько мне известно, мама, выходя замуж, тоже детей иметь не собиралась, но, когда вопрос стал ребром, делать аборт категорически отказалась. Но папин ультиматум или он или дети — мама выбрала меня. Когда мне исполнился год, папа ушёл со словами: «Я тебя предупреждал» и больше никогда не приходил.

В детском саду, а потом в школе, я очень хотела иметь папу, чтобы он меня качал на качелях и играл со мной в «морской бой». Но в третьем классе, когда Танька Коновалова пришла вся в синяках и рассказала про своего пьяного папку всякие ужасы, я очень обрадовалась, что живу только с мамой.

Мама говорит, что папа был очень красивый, как Ален Делон. От Делона меня лично тошнит, у него мёд с лица капает, но маме когда-то он очень нравился. Те, кто знают моего папу, до сих пор утверждают, что я — это вылитый он.

Своего папу я увидела только раз, когда мне было двенадцать лет, и мы собрались уезжать в Америку. Мама привела меня в парк, и я побежала на качели, а мама остановилась с каким-то мужчиной, и они стали разговаривать. Я подошла к ним, чтобы позвать маму меня покачать. Мужчина меня не видел, он говорил маме: