Брачный сезон, или Эксперименты с женой - [12]

– Предпосылки, правда, были незначительны, – подыграл ей я. – Но вот следствие вы можете наблюдать собственными глазами.

– Не буду мешать, не буду мешать! – В глазах ее блеснула сумасшедшинка, и Римма Игнатьевна на своих слоновьих цыпочках попыталась тихо выбраться из класса. Это у нее почти получилось, вот только дверь захлопнулась с таким грохотом, что раскрасневшийся герр Шаес невольно вздрогнул.

– Итак, на чем мы остановились? – Нет, ритм мой был безнадежно сбит.

– На букве «ше», – подленько прошипел кто-то из первых рядов. По-моему, это была та самая хорошенькая мамаша.

И тут случилась роковая ошибка. Я напрочь забыл, с кого я хотел начать. С хулиганов или с отличников?

– На «ша»! – громко поправил я. – То бишь на Александре Шаес. На «ша», – повторил я ледяным голосом и тут же сорвался на гитлеровский крик: – Я выгоню этого мерзавца из школы! Я переведу его в самое гнусное ПТУ района! К таким же подонкам и негодяям с грязью под ногтями и постоянным перегаром!

Лицо родителя отличницы Сашеньки Шаес разгоралось все ярче. Но пока он, кажется, не понимал, что все вышесказанное относится именно к его дочери. А я, все более накаляясь, продолжал:

– Где это отребье?! Где оно?! Я хочу заглянуть в его подлые глаза! – Я имел в виду кого-нибудь из родителей пригрезившегося мне хулигана. Но г-н Шаес не подавал признаков своего присутствия. – Кто осмелился породить Шуру Шаес? Я хочу видеть этого человека!

Только тут с заднего ряда поднялся щупленький интеллигентный папа.

– Я… – робко сказал он. – Но, Арсений Кириллович, у меня же дочь. И к тому же отличница… Я вообще не понимаю, о чем тут…

Но я неумолимо прервал отца:

– Не имеет значения! – и, выйдя из-за кафедры, двинулся по проходу.

Подойдя вплотную к отцу отличницы, я доверительно возложил руку на его плечо. Он вздрогнул.

– Послушай, – тихо сказал я, – тебя как зовут?

– Михаил…

– А меня можешь звать Арсений… Так вот, Миша, ты что, не можешь всыпать ей как следует?

– Но вообще-то я не бью свою дочь, – испуганно возразил герр Шаес, – да и было бы за что… Я не понимаю…

Однако я снова не дал ему договорить.

– Ну так и врежь ей, чтоб чертям стало тошно! – опять заорал я. – Сними с крюка матросский ремень и вмажь! Чтоб якоря пониже спины пошли!

При чем тут матросский ремень и какое он имеет отношение к интеллигентному герру Шаесу, я до сих пор не могу объяснить. Тем не менее, вполне довольный «прочисткой», я отошел от папы отличницы и опять взгромоздился на кафедру. Казалось, остальные родители также остались довольны спектаклем. Некоторые мамаши взирали на меня с восхищением.

Я перевел дух и наконец осознал свою ошибку. Однако исправлять ее было бы совсем уж глупо.

– А теперь мы обратимся к кандидатурам еще более мерзких типов. – По залу (вернее, по классу) прокатилась волна. – И среди этих кандидатур я хочу отметить Владимира Еписеева, двоечника и бандита…

Распахнулась дверь, и в класс вновь влетела Римма Игнатьевна.

– Арсений Кириллович! – Она подкатилась ко мне мохеровым шариком и заглянула в мои нетрезвые зрачки. – Вы так кричали. Что-то случилось?

– Ничего, ничего, Римма Игнатьевна, – развел я руками и широким жестом охватил пригнувшиеся головы родителей. – Вы же понимаете, идет собрание…

Историчка проследила за кривой дугой, которую описала моя рука, и осталась довольна этим зрелищем. Виноватые лица родителей, частенько донимавших учебную часть непомерно высокими требованиями к качеству образования, привели ее в восторг.

– Арсений Кириллович, – прошептала она с трепетом, – вы Макаренко! Только для взрослых!

Дверь тихонько пискнула и плавно легла в коробку. Я мог продолжать. Но то ли трепетный голос нашего завуча, то ли не свойственные классной двери нежные трели опять изменили ход моей мысли.

Мамаша хулигана Еписеева – а это была та самая хорошенькая блондиночка из первого ряда – вжала голову в плечи и приготовилась выслушать приговор. Она и сама понимала, что по ее сыну плачет даже не слесарное ПТУ, а колония для малолетних преступников.

– На ком же мы остановились, друзья мои? – сердечно спросил я свою аудиторию.

– На Владимире Еписееве! – нагло крикнул с галерки оскорбленный герр Шаес. – Этот тип чуть не изнасиловал мою дочь…

Дерзкий выпад остался незамеченным. Я вышел из-за кафедры и остановился у доски.

– Попрошу подняться родителей Володи…

Красная, как венгерский маринованный помидор, блондинка с трудом вылезла из-за парты и, уткнув взгляд в пол, замерла. Будто ожидала с моей стороны физической экзекуции. Но экзекуции не последовало.

– Как вас зовут? – ангельским голосом спросил я блондинку.

– Ма… Маша, – пролепетала она. – То есть… Мария Антоновна…

– Спасибо вам, Мария Антоновна, – немедленно отреагировал я. – Огромное спасибо за сына!

– Да он же моему Лешке… Карнаухову чуть ухо ножом не отрезал, – подала голос какая-то толстая особа.

– Все сфабриковано! – объявил я, как прокурор, который проспал весь процесс и принял себя за адвоката. – А впредь, – это уже касалось всех родителей, – попрошу не марать светлого имени Владимира Еписеева. И точка! – резюмировал я.

Уважительная тишина была мне ответом. Я прошелся вдоль доски.